— А потом? — снова спросил я. В этом благопристойном доме меня почему-то тянуло задавать прямолинейные вопросы. — Что было потом?
— Потом я повез всю семью на отдых в Турцию. Нас было семь человек и в придачу багаж в старом «кадиллаке». Большая американская машина. Вы скоро увидите много таких. Сначала мы поехали в Тебриз, затем пересекли турецкую границу в Базаргане. Карманы пограничников и таможенников оказались одинаково вместительными по обе стороны границы. Затем последовало долгое путешествие в Стамбул. Но я всех вывез — моих сыновей, моих внучек. Оттуда мы прилетели в Вену, как и вы все. Как и другие еврейские беженцы. И вот мы здесь. Ждем.
Это был единственный момент чаепития у Рубени, когда я почувствовал, что, несмотря на огромную разницу (они — люди Востока, мы — приемные дети Запада), у нас одна общая еврейская судьба. Мне даже пришла в голову молниеносная фантазия о том, что мы с семейством Рубени живем в одном городе в Америке, я дружу с его старшей внучкой Фаридой, мы вместе ходим в американские бары и в кино. Я даже не предполагал, насколько я заблуждаюсь. Я был уверен, что Рубени, как и мы сами, как и все остальные беженцы, застрявшие в пути, направляются в Америку. Так же, видимо, думал и мой отец, который буквально снял у меня с языка вопрос: «А где в Америке вы предполагаете поселиться?»
Неловкая пауза повисла в воздухе.
— Мы не едем в Америку, — ответил после долгой паузы господин Рубени, говоря так медленно, что, казалось, божественный каллиграф вычерчивает в воздухе каждую замысловатую петельку древних букв.
— Мы решили ехать в Австралию, а может быть, в Новую Зеландию, — подхватил Бабак. — Мы еще точно не знаем. И тот и другой вариант нас устраивает. Я убедил родных, что нужно уехать подальше от любой возможной политической конфронтации. Другие иранские евреи едут в Америку, чаще в Лос-Анджелес, или Канаду. Но весь тот континент не стабилен, вы это знаете. Так же, как и Европа. Слишком много всяких трений и конфликтов и здесь, и в Северной Америке.
Я тут же подумал о Леонардо, моем ладисполийском друге, который мечтал иммигрировать в Австралию. Он считал, что в Европе, в особенности в Италии, слишком трудно дышать, слишком большое перенаселение. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне не отделаться от мыслей о теракте 11 сентября, о взрывах поездов в Мадриде и Лондоне, о массовом убийстве детей на норвежском острове…
— Проблема в том, что еврейские общины в Австралии и Новой Зеландии нуждаются в первую очередь в квалифицированных рабочих руках, — сказал Бабак. — Можете себе представить, людям с высшим образованием туда попасть труднее! Мы должны найти личного спонсора. Вот мы и ждем здесь, в Ладисполи. Ждем у моря погоды.
— Почему вы не хотите ехать в Америку? — отец спросил господина Рубени, который сидел в плетеном кресле, стоически сложив руки на животе. Вида вдруг вскочил со стула и ушел в дом, не попрощавшись.
— В Америке дела плохи, — ответил Бабак. — Также, как и в Советском Союзе, но только по-другому. Другая эксплуатация, вот и все. Но вы не поймете. Вы, советские евреи, вы пострадали от режима и думаете теперь, что надо быть на правых позициях. Вы что думаете, Рейган вас защитит, если в Америке случится погром?! — Бабак горько усмехнулся.
— Рейган помогал советским евреям, — возразил я.
— Рейган? Актеришка? — Бабак захлебнулся скептическим смехом. — Только потому, что это вписывалось в его политическую повестку дня. В его голливудское кино. Поверьте, вы меняете одну диктатуру на другую, только и всего.
Мы с отцом почувствовали, что пришло время откланяться, и задвигали креслами. Бабак вызвался проводить нас до ворот. Господин Рубени остался на террасе. Уже на дорожке, посреди буйного заброшенного сада, мы обернулись. Господин Рубени опирался о мраморную стену и едва заметно помахивал рукой. Он вдруг показался мне старым и бренным, как и сама диаспора…
Спустя два дня, по дороге на пляж, я нагнал двух сестер Рубени. Они прогуливались по раззолоченному солнцем бульвару, легкие, как две газели. С ними была еще одна юная персиянка с толстым слоем косметики на пухлом личике. Все трое были в рубашках с длинными рукавами и в юбках до пят. Я остановился, чтобы с ними поздороваться, и сам не знаю, что на меня нашло, пригласил прогуляться до канала и позагорать на камнях, где я временами читал в одиночестве или просто мечтал. Девочки нервно захихикали, а старшая, Фарида, прошептала что-то двум другим на фарси. Шагая по бульвару в компании трех девочек, я чувствовал себя повелителем гарема. И нарушителем норм поведения.
— Вы любите загорать? — спросил я, как только мы добрались до места. Из двух сестер мне больше нравилась Фарида, с бархатной родинкой над верхней губой и бледным лицом в обрамлении пышных черных волос.
Мы расселись на камнях, и, не особо задумываясь, я стянул с себя футболку. Девочки силились смотреть в другую сторону. А что мне было до стыда и приличий? С наивной уверенностью я решил помочь этим иранским девушкам освободиться от условностей. И естественно, как это обычно происходит в тех рассказах, где повествованию некуда более идти, кроме внезапной концовки, я только собрался подсесть к Фариде на камень, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась ее бабушка. Как грозный часовой прошлого. Она прокричала им что-то на фарси и быстро увела за собой.
С тех пор, встречаясь на прогулке, господин Рубени и мой отец обменивались лишь беглыми приветствиями. Вида метал в мою сторону мстительные взгляды. Однажды я наткнулся на Бабака на железнодорожной станции, и мы доехали с ним до Рима в одном вагоне, не сказав друг другу ни слова. Когда мы с родителями уезжали в Америку, Рубени все еще оставались в Ладисполи. Они ждали визу в Новую Зеландию.
6
Раввин и пастор
Две веры и две миссии сражались за сердца и души еврейских беженцев из Советского Союза, многие из которых были совершенно незнакомы с религиозной жизнью. Сразу по приезде в Ладисполи мы с родителями узнали о существовании Американского центра и о еженедельной кинопрограмме. Мы были новичками. Логично было предположить, что для помощи беженцам, направляющимся в США, в Ладисполи действует центр, связанный каким-то образом с американским посольством в Риме или, на худой конец, с ХИАСом, нашим спонсором. Для нас было вполне естественно вспомнить и провести параллель между Центром и теми культурными мероприятиями, которые проходили в американском и британском посольствах в Москве, куда приглашали моих родителей наряду с другими отказниками и диссидентами. Пожалуй, мы и не могли рассуждать иначе. По крайней мере Il Centro Americano звучало так успокаивающе. Американский Центр. Словно оазис покоя. Словно обещание, что в конце концов мы окажемся в Америке и наши жизни придут в счастливое соответствие с чьим-то генеральным, хоть и неписаным, высшим планом.
Центр располагался в роскошной вилле на бульваре, всего в нескольких кварталах от русской части пляжа — в самом лучшем месте, которое можно было представить. К одному крылу виллы была пристроена современная аудитория, где показывали фильмы и читали лекции, а также зал, где после мероприятия подавали пунш и сладости. У основателей Центра, видимо, были тугие карманы: контраст с темноватыми комнатками местного центра для еврейских беженцев был разительным и невыгодным для последнего.
