Жених с невестой не отрываясь смотрели друг на друга.
— Ну что ж, дорогие Ануш и Георгий. Вы с честью прошли все испытания, — провозгласила дама, тоже взглянув на часы. — Теперь нужно составить бумаги…
— Погодите, — вдруг сказал Хронов. — Разве я не провалил все эти тесты?
— Георгий, ты вот это сейчас что — улизнуть собираешься? — строго спросил Паша.
— Какой улизнуть? Давайте спрашивайте меня дальше, я готов.
— Видите ли, Георгий. — Председательша вдруг заговорила обычным голосом, в котором не было ни золота, ни стали, ни торжественной строгости, только сочувствие. — В семейной жизни легенды бывают так же важны, как безукоризненно правильные поступки. Если люди любят друг друга, конечно. Даже глупость — ну, к вам это не относится, конечно, — может укреплять отношения, потому что становится общей историей, общей тайной. А творить легенду — хотя бы семейную — вы, несомненно, можете.
— Это правда, — признался Хронов и окинул всех виноватым взглядом. — Ну давайте тогда нам наши студенческие.
Документ им выписывали один на двоих, и назывался он «Свидетельство о браке», а еще из синего бархата в двух сафьяновых коробочках выловили два кольца белого золота. Тут Георгий вспомнил о том детском колечке, что лежало у него в кармане. Потом они шли куда-то по пустому темному коридору, спускались по лестнице, пересекали двор, и через арку выходили на улицу. Стемнин, который нервничал и спешил, вдруг остановился и спросил:
— Как вам это все? Ужасно?
— Да ты что, Илюша! Да что ты! — закричал Хронов, который по меньшей мере двадцать раз за сегодняшний день был готов растерзать Стемнина. — Это нечто! Совершенно незабываемо, ни на что подобное мы даже не рассчитывали!
— Это похвала?
Ануш быстро обняла директора Департамента писем:
— Ну конечно! Ты гений, дурашка!
Они уже приближались к ресторану и слышали — больше телом, чем ушами, — теплый прибой музыки. Кто-то из гостей, вышедших на украшенное воздушными шарами крыльцо покурить, показывал на них пальцем и кричал что-то приветственное. Стемнин снова заторопился, вытащил из-за пазухи пухлый конверт из плотной рисовой бумаги и сказал:
— Посидите с гостями. Потом будет французский тост, за ним — танец, а сразу после танца входите прямо в глаза. Машина будет ждать у черного хода.
— В какие глаза? Можешь толком объяснить?
— Толком нельзя! Но вы точно все поймете, вы же такие умные! — И бывший преподаватель рванул к дверям ресторана, в водоворот странной свадьбы, которой давно пора было стать настоящей.
Приветствия, объятия родителей, крики, призывы присесть-выпить-поцеловаться-посмотреть подарки… Как только шум стал спадать, оркестр негромко заиграл вступление. В течение получаса свадьба Ануш и Георгия была похожа на другие свадьбы, хотя теперь уже никто этого не заметил.
9
Сев на свободное место и дернув большую виноградную кисть за ягоду, Стемнин ждал кульминации. После нее шансонье отбывал, вступал в свои права диджей и можно было уходить: оркестр играл только до конца французской части программы. Сразу после этого Стемнин договорился встретиться с Варей.
Стемнину казалось, что песни тянутся слишком долго и их слишком много. Со своего места он видел только Варину прическу и иногда взмывающий смычок. «Когда ты уже угомонишься, Арарат Наполеонович!» — с мукой смотрел он на великого певца, на его встрепанные брови и крупный, казавшийся накладным пунцовый нос. Обернувшись, Стемнин заметил Вартана Мартиросовича, который умильно глядел на шансонье и время от времени согласно кивал головой — то ли словам, то ли особенно трогательным нотам, то ли каким-то своим мыслям. Иногда Вартан Мартиросович поднимал глаза на дочь, иногда переглядывался с Аделью Самвеловной. Размякший Никогосов-отец, видимо, смаковал тот редчайший момент, когда все в жизни хорошо. Видя Вартана Мартиросовича, Стемнин и сам немного успокоился, словно мнение этого человека о сегодняшнем торжестве было главным и решающим.
Но вот маленький шансонье подошел к Ануш и Гоше, обнял их за плечи и заговорил. Из-за стола со вторым микрофоном поднялась переводчица в тяжелых очках и принялась переводить слова певца.
— Mes amis! Moi, j’ai été marié et plus d’une fois. Mais un mariage peut vous fair comprendre beaucoup plus que trois…
— Друзья мои! Я сам был женат, и не раз. — Переводчица вступила таким равнодушным тоном, что все посмотрели на нее с осуждением. — Однако вы можете узнать за один раз больше, чем за три. (За столами засмеялись.)
Он продолжал говорить. Гости благоговейно внимали непонятной французской речи, словно в самом благозвучии ее заключался высший смысл.
— …Иногда мне хотелось бы вернуться и получить один-единственный урок, но пролитое вино в бокал не соберешь. Вот что я хотел бы сказать вам — от себя, от ваших родителей, родственников и друзей…
На двух круглых экранах покатили, перетекая из одного в другой, старые фотографии, и волной побежала по лицам общая улыбка. Потом детские рисунки, страницы первых школьных тетрадей, замечания в школьных дневниках… Картинки становились все более новыми, а люди на них, наоборот, быстро взрослели.
— …Знаете, почему влюбленные так любят разглядывать детские фотографии своих любимых? Кто-то скажет, что так будущие родители хотят всмотреться в будущих детей, проверить гены. Но это не так… — Теперь все, как и переводчица, смотрели только на певца. — Правда в том, что главное желание любящих — быть вместе, не расставаться нигде и никогда. Поэтому им хочется проникнуть в ту часть жизни возлюбленного, где их не было и быть не могло. Повернуть время вспять и быть вместе с самого рождения.
Слова под тихо плачущую музыку тревожили, и каждый чувствовал, что вот сейчас слезы одолеют и его.
— И каждый, кто был когда-либо влюблен, понимает, как важно отражаться в глазах любимого, как важно быть понятым, оцененным, одобренным, запомненным и просто замеченным этими глазами.
Теперь на экране была видна сцена последнего, пять минут назад завершившегося экзамена. Камеры крупно показывали два лица, два взгляда, которые не могли разъединиться.
— Любящие глаза меняют нас целиком. Любящие глаза дают нам самый лучший покой и пробуждают самое лучшее беспокойство. Пусть ваши глаза, ваши чувства, ваши сердца, пусть дела ваши будут обращены друг к другу. Не забывайте главные мгновения вашей любви — только так вы сможете всегда оставаться молодыми. А теперь…
Переводчица, придерживая подол платья, села на место, и певец запел:
Une vie d’amour
Que l'on s’était jurée
Et que le temps a désarticulée
Jour aprés jour…
Свадебного танца не было. Двое подошли друг к другу, обнялись — впервые за этот день — и всего лишь смотрели друг на друга, причем песня была нежнейшей глубиной этого взгляда. Это была одна из тех песен, которую хочется слушать долго — не ставить несколько раз сначала, а именно продолжать слушать бесконечно. Экраны перестали мелькать, на них появились две фигуры — его и ее. Камера наезжала все сильней, и вот на экране остались только лица. Но увеличение не остановилось, и на последнем куплете экраны превратились в два глаза — карий и серый, походившие на инопланетные горные озера с кристальным волнующимся дном. В какой-то момент Хронов заметил, что происходит на экране, и шепнул Нюше: «Смотри, глаза! Помнишь? Нам — туда!» Внезапно там, где были зрачки, возникла еще более глубокая темнота: раздвигающиеся, расправляющиеся круглые воротца, похожие на затвор в объективе фотоаппарата. И не дождавшись последнего аккорда песни, жених с невестой поднялись по ступенькам и осторожно вошли в широко отверстые зрачки (она в серое озеро, он — в карее), тут веки сомкнулись, затворы схлопнулись, и жених с невестой исчезли. На экранах из темноты возникла дорога, стремительно петляющая по гористому берегу моря.
