— Вы что, интеллигент? Мне нужен ответ без стружек.
— Илья Константинович. — Веденцов чиркнул длинной спичкой и поднес огонь к табачному свитку. — Пока что я ваш работодатель. Не кажется вам, что далеко заходите?
— Считайте, что я больше на вас не работаю. Если это условие, при котором вы дадите мне прямой, развернутый ответ. Он для меня сейчас важней работы.
— Интересное кино. В принципе я могу вас выставить за дверь без всяких условий, правда же? Но! Вы честный человек, я отношусь к вам с уважением, так что… если это прям смерть как важно… Понять бы, почему…
— Да вот подумываю бросить это ремесло — писать письма за других. Ясно? Все, за что я берусь, приносит какие-то непредсказуемые результаты. Удовлетворены?
— Ее звали Вика. Виктория, — приняв наконец решение, сухо сказал Валентин. — Помнится, вы все интересовались. Так вот. Я как раз думаю, если бы мы продолжали игру с письмами, все было бы великолепно.
— Так почему же бросили?
— Во-первых, хотелось все по-честному… Хотелось самому, без посторонней помощи. Понимаете?
— А во-вторых?
— А во-вторых, заметил, что вы стали как-то очень горячо к этому относиться. Как будто это не мое дело, а ваше. Не как исполнитель. Надо было, извините за прямоту, подвинуть вас. Неровен час, узнали бы больше, чем нужно, пришлось бы принимать меры, а мне этого не хотелось.
Дрожь перекинулась на пальцы рук. Стараясь говорить твердо, Стемнин спросил:
— Ну и как? Как развивались события?
— Вы должны обещать, что это останется между нами.
— Разумеется.
— Было еще «в-третьих». — Веденцов помолчал, отдаляя момент неприятного признания. — В некотором роде я женат. Изменить это не представляется возможным. Вике следовало рано или поздно узнать об этом и принять ситуацию такой, как есть. Если бы мы продолжали играть в переписку, это могло длиться и длиться — все сведения обо мне она узнавала тогда только из писем, ровно столько, сколько я бы позволил. Но как только я растрепал про нашу технологию, она взбесилась. Такую закатила истерику! А мы к тому времени уже встречались, все чики-пуки, письма вроде стали ни к чему. Она спросила, почему я ей не пишу. Отшутился. Спросила второй раз. Намекнул, что у меня были ассистенты по эпистолярной части… Я думал, раз уж мы настолько сблизились, надо по-честному… Что тут началось! Про семью даже не пришлось говорить. Скандал! Была Вика — и нет Вики. По-моему, она была малость не в себе. Непохожая на других, на это я повелся… Чистая… Но больная на всю голову.
Веденцов сощурился сквозь сигарный дым. Трудно сказать, чего больше было в рассказе Веденцова — сожаления (роман закончился слишком скоро) или облегчения (легко отделался от девушки со странностями). Одно очевидно: Вика ушла от Веденцова навсегда и у него нет ни надежды, ни желания ее вернуть. Валентин стал очередной Викиной попыткой разделаться с прошлым. «Небось, она и его одолевала разговорами о своем бывшем», — Стемнин посмотрел на развалившегося в кожаном кресле Веденцова с сочувствием. Неудача Валентина по-новому освещала случившееся со Стемниным. И Вика тоже выглядела теперь иначе. Ни деньги, ни влияние, ни талант, вдохновение и доброта не могли перевесить голос ее сердца. И дело тут было не в правилах и принципах. Не было в мире силы, которая могла бы одолеть упорство ее чувств, спасти ее от них. Виктория Березна не имела ни малейшего значения: она была несчастной, непослушной марионеткой собственной любви.
Стемнин вдруг вспомнил прядь волос, выбившуюся из хвостика и растерянно приникшую к тонкой шее, вспышку косточек на полупрозрачной руке. Это хрупкое создание, состоящее из одних слабостей и уязвимостей, ломало несокрушимых мужей, опытных бойцов, причем без усилия, не получая ни малейшей радости от победы, даже страдая от нее. Вся система знаний и инстинктов отныне теряла почву. Бессильная, запутавшаяся в нитках кукла походя валила навзничь уверенных кукловодов, рулевых, хозяев судьбы.
Впервые Стемнину пришла в голову мысль, что и бывший любовник, к которому вернулась Вика, пожалуй, ненамного счастливей остальных. Сейчас им хорошо, они пьют друг друга жадными глотками, как обезболивающее. Но в прошлом и, вероятно, в будущем им суждены испытания, где боль и обезболивающее трагически соединены в одном человеке, причем угадать, в какой момент наступит тот или иной эффект, невозможно. И вряд ли образ, под который Вика хотела подогнать Стемнина, есть образ одного-единственного человека. Пожалуй, в какой-то момент она начнет требовать от старого-нового возлюбленного, чтобы он курил сигары, носил белоснежные сорочки или, скажем, писал ей письма. Неутолимая взыскательность, априорная требовательность к мужчине, который никогда не дотягивает до нужной высоты, — вот что было первично.
— Ну и как вам все это? — спросил Веденцов, с кряхтением выкарабкиваясь из удобного кресла. — В любом случае очевидно, что в письмах вы собаку съели.
— Бедная собака! Даже она от меня пострадала!
Глава одиннадцатая
ДЕПАРТАМЕНТ «БЛЮЗ»
ФЕВРАЛЬ
1
Департамент «Блюз» не получал заказов четыре месяца, и с нового года его собирались упразднить, точнее, узаконить фактическое слияние с двумя другими отделами, куда постоянно откомандировывали главу «Блюза» Томаса Баркина и двух его помощниц. Говорили, что спрос на минор вообще невысок, расставание — слишком грустная тема, чтобы по доброй воле превращать его в романтическое приключение. Мол, людям бы поскорей расползтись по разным углам, залечить раны и забыть о случившемся. Если, конечно, не дошло до суда. Но едва на горизонте показались отроги последнего зимнего месяца, вдруг в пересохшем русле блеснули первые ручейки, скоро превратившиеся в такой полноводный поток, что Томас Баркин записался на прием к Веденцову — просить о новых штатных единицах. Единиц ему не дали, зато позволили пользоваться свободными ресурсами Отдела свиданий, где еще недавно сам Томас Робертович со своими девицами был почетным поденщиком.
Первого февраля две тысячи второго года в комнате, обклеенной солнечными обоями, неторопливо беседовали двое: руководитель департамента «Блюз» и посетитель, седеющий мужчина с усталыми глазами и жесткой полуулыбкой. Томас Баркин был облачен в цветастую индийскую рубаху навыпуск и горохового цвета холщовые брюки. Пришедший — в дорогой начальственный костюм.
— Расставание, Максим Александрович, — тончайшее из искусств. К расставанию надо готовиться втрое, вдесятеро внимательней, чем к свиданию. Через годы мы несем послевкусие завершающей, не только первой встречи. И если последняя встреча не заладится, если на ней пара превратится в заклятых врагов, их первое свидание будет уже не важно. Проваленное расставание перечеркивает всю историю, шлепается на лист позорной кляксой. Расставшимся больше не хочется слышать друг о друге, разве что топтаться на костях. Другое дело, если расставание — часть истории любви. Может, кому-то покажется парадоксом, даже, извините, словоблудием, но именно доброе расставание способно сохранить любовь. И через какое-то время… Кто знает, кто знает!
