Окно на четвертом этаже ожило, оранжевая штора была отдернута. Значит, Сычиковы уже дома. Из-за дверей на лестничную площадку несся запах сгоревшей кондитерской. Щелкнула задвижка, и из тающего дыма показался Коля в трусах и двух разных рукавицах-прихватках.
– Ты?
– А ты кого ждал?
– Должна прийти Кристинка из техникума с подругой. Интересная такая девчоночка. Ну вот. Пеку какавные горелики.
– Рецепт из Большой поваренной книги пожарника? И вообще, ты считаешь нормальным встречать девушку в таком виде?
Пока я разувался, Коля скрылся на кухне и отвечал оттуда, изредка кашляя:
– Рецепт прост. Какавные горелики готовятся в два этапа. Сначала делаешь обыкновенное шоколадное печенье. А потом серьезная термообработка.
Пройдя на кухню, я увидел на подносе десятка два углей в форме маленьких закрученных кучек.
– А где супруга?
– У нее уже сессия с понедельника.
– Это не повод для адюльтера и порчи продуктов.
– Михаил! Вы слишком назидательны. Думаю, это происходит от недостатка натрия в ваших шнурках. Брак, к вашему сведению, не монастырь. Уверен, Александре лестно, что ее муж нравится всем, хотя и принадлежит ей одной.
Коля пытался натянуть брюки, не сняв разношерстных прихваток, а так мог действовать только человек, чуждый низкой практичности.
– Ты, кстати, как? Кристинка будет с подругой-телохранителем. Не поручусь, правда, за наружность ее обличья, но тебе как человеку высокодуховному, по идее, должно быть все равно. – Коля наконец догадался снять руковицы. – Черт! Чуть не забыл. У меня для тебя послание из Сверловска!
– Послание? От кого?
Задавая этот вопрос, я уже знал ответ. Письмо написала Ленка Кохановская. Спохватилась, голубушка. От радости у меня перехватило дыхание. Буду мудр и великодушен. О, как сладко будет жаловаться друг другу на все, что мы перечувствовали в разлуке! Как я буду на нее глядеть и пытаться наглядеться! Собираться и ехать – в субботу! Через два дня!
Коля взял с полки какой-то университетский учебник, опрокинул, развернул гармошкой и вытряхнул на диван письмо. Почему надо было передавать письмо через Колю, если Кохановской прекрасно известен мой адрес? Почерк на конверте был мне незнаком. Обратный адрес... «ул. Восточная»... Это не Ленка! На самой нижней строчке приземисто-зубчатыми буквами написано «Шканцевой О. В.».
Ольга!
Не знаю, что я почувствовал сильнее: досаду на Кохановскую, разочарование или интерес. Запечатанное письмо всегда интригует, если только оно не из военкомата.
Читать при Коле не хотелось. Поэтому я небрежно сунул письмо во внутренний карман пиджака и, чтобы отвлечь любопытного Сычикова, спросил:
– Ну а пел ты уже Кристине свои песни?
– Конечно!
– Оценила?
– А с чего бы она иначе приняла мое приглашение?
– Может, ее привлекают мужественные кондитеры с французскими бородками...
– ...по всему телу.
Не дожидаясь прихода девиц, я отправился домой. Письмо положил на стол и долго его разглядывал, откладывая чтение. Значит, история не закончилась. Я вспомнил запах Ольгиных волос и ту ужасную ночь. Ну что ж... Да, вот что важно: я не вспарывал конверт ногтем, а аккуратно отрезал ножницами тонкую полоску бумаги сбоку. Обычно так открываются только не особо волнительные письма: например, письмо от московской бабушки к началу учебного года. Терпения хватает с запасом.
В конверте была пара двойных страниц из школьной тетради, убористо исписанных теми же крадущимися зубчатыми буквами.
«Любезный сударь!
С тех пор, как Вы почтили наш замок визитом, мысли мои кавалькадой несутся вам вослед. Отчего же я не могу догнать их и вернуть обратно или хотя бы последоватьза ними к Вам? А знаете ли, сударь, кто самый немилосердный враг девушки? Ни за что не догадаетесь. Это враг внутренний, его нельзя извести, не изводя себя. Имя этому супостату – Гордость...»
Все послание было сплетено кружевным слогом, в котором не мелькало ни зимы, ни Сверловска, ни улицы Восточной, ни двадцатого столетия, ни Виктора Аверьяновича в голубой майке. Это было письмо от барышни, живущей где-то во Франции во времена то ли рыцарских романов, то ли мушкетеров, и все же очень откровенно говорившее об Ольге, той самой Ольге, в спальню которой я ворвался всего две недели назад. Из всех иносказаний совершенно ясно следовало, что она думает обо мне, хочет со мной говорить и даже увидеться, что я ей – хо-хо! – небезразличен. Читая это письмо, я не вспоминал ни о безвольной линии рта, ни о грубых руках, ни о своей неловкости. Мне писала очень тонкая, красивая и смелая девушка, и мне даже казалось, что и тогда, при встрече, я видел эту тонкую красоту и скучаю по ней.
Духи, которыми пользуется женщина, никогда не пахнут, как она. Но по духам, по их совершенно другому запаху, мы узнаем именно эту самую женщину. Точно так же по архаической французской литературной манере я узнавал сверловскую девушку с улицы Восточная.
Перечитав письмо, я долго ходил взад-вперед по комнате. Что мне делать? Признать, что мы с Кохановской расстались? Считать ее и себя свободными? В конце концов, сколько можно ждать ее раскаяния? У нее началась другая жизнь? Великолепно! У меня тоже начнется. И расстояние не помешает! Однажды она узнает и поймет... А Ольга... Приехать к ней на выходные, что ли?
Взглянув еще раз на конверт, на адрес и почерк, я понял, что вот так сразу поехать не смогу. Почему, не знаю, но нельзя сразу ехать. Первое, что нужно сделать, – написать ей ответ.
Была уже глубокая ночь, когда я решился наконец сесть за письменный стол. Вместо того чтобы прямо написать, как мне хочется поскорей увидеть Ольгу, я стал рассказывать про Чайную страну, в которой совсем затерялся. Про горную хижину, про ущелья, залитые туманом, про чайные зори и самые свежие слухи из императорского дворца. Нарисованные картины могли, конечно, унести в восточные дали, но что должна была подумать Ольга? Как по всем этим китайским тонкостям она могла понять, что мне хочется с ней встретиться?
Нужно было подать какой-то знак, не выходя при этом из роли. Нельзя же, в самом деле, после всяких там сюцаев, мэйхуа и «десять тысяч ли» ни с того ни с сего брякнуть: «Кстати, что ты делаешь в эти выходные?»
За окном в морозном ореоле зимовала уральская луна.
«Месяц за месяцем ждет в своей хижине в горном уделе, не мелькнет ли в траве чей-то лотосовый крючок».
Труд был завершен. Все предельно ясно. По такому недвусмысленному намеку невозможно не понять, что я жду ее и прошу о свидании.
Запечатав конверт, вместо первой буквы своего имени я нарисовал иероглиф. Или что-то очень на него похожее.
Ворочаясь в постели, я с удовольствием думал о красоте начинающейся игры. Единственное, что тревожило – дойдет ли письмо и сколько времени будет добираться. В Ольгином интересе и восхищении сомневаться не приходилось.
