– А я сейчас расскажу одну Мишкину тайну, – сказала Санька, когда мы сидели за столом.
Мои брови подскочили до потолка. А она, хитро улыбаясь (ах, как коварно и нежно сияли ее глаза), продожила:
– У нас в театре была девочка Оля.
– Внучкина? – спросил я с облегчением.
– Да, Внучкина. Моя подруга, между прочим. Так вот. Оля к Мише неровно дышала.
Я фыркнул. Оля была девочка высокая, черноволосая, с вечно приоткрытым ртом. Очень наивная девочка. К тому же (Санька даже не подозревала), я знал об этой тайне от Коли, поскольку Коля не умел хранить секреты.
– Кто бы сомневался, – высказала Татьяна. – Остаться равнодушным к такому Аполлону... в Тайгуле!
– ...И вот мы с ней разработали план, как она соблазнит Мишку. Подробно. Какие записки написать, куда позвать, что сделать... Чтобы он стал про нее думать, беспокоиться. Ах, Мишка, мы такой наряд ей придумали. Ты бы точно не устоял.
– Глупости! Я был влюблен в Кохановскую, и ничего бы у вас не вышло.
– Не скажи. Ты ведь не видел ее в той юбочке...
– Саша! Да ты просто кардинал Ришелье! – восхитилась Татьяна.
Коля рассказывал мне об этих интригах. Он говорил, что Оля Внучкина должна была влюбить меня в себя, а потом долго мучить, чтобы я привязался к ней насмерть. Но это неинтересно. Интересно, как сверкали глаза Саньки во время рассказа. Она говорила про Внучкину, а переживала что-то еще, а что – можно было только догадываться. По ее насмешкам было слышно, что она волнуется. Вокруг ее веснушек разгоралась заря румянца.
Очевидно, Таня тоже что-то почувствовала, потому что мало-помалу притихла и почти не принимала участия в разговоре, внимательно переводя глаза с меня на Саню и обратно.
– Ну Внучкина ладно, – сказал я. – Но тебе-то это было зачем?
– Я хотела вернуть тебя к жизни. Ты жил как отшельник, ни на кого не обращал внимания. Ленка Кохановская уже уехала в Сверловск, тебе нужна была подруга.
– Хорошо, а зачем тогда было подговаривать меня мучить? Мы же друзья?
– А затем. Ты не можешь иначе. Я тебя знаю: тебе нужны глубокие чувства. Как раны. Иначе у тебя ничего не получится.
«Так вот зачем ты изводишь меня эти три дня! – взлетела и принялась описывать круги над головой хищная мысль. – Значит, я тебе нужен».
– Так. Хорошо... Ну а почему тогда не довели дела до конца?
Помню вечер, когда Коля и Саня зазвали в гости меня и Олю Внучкину. Устроили танцы, погасили свет, зажгли, понятное дело, свечи. Какая была у Оли юбочка, не помню. Но танцевали мы по очереди, то с Саней, то с ней. И кроме этих танцев с прижиманиями ничего дальше не случилось.
– А потому, что пожалела я вас обоих, – лукаво вздохнула Санька и проникновенно посмотрела на меня. – Ведь Олька тебе не пара, да и не было бы ей с тобой счастья.
– Вот вы говорите «пара», «не пара»... – очнулась, наконец Таня, которой надоели наши полунамеки. – А у нас в общаге МГУ жили два друга-педика. Ну, ничего тут необычного нет, потому что мальчики всегда в общежитии живут с мальчиками, только тут один из них был тайной девочкой. И вот общалась эта парочка очень смешно. Своими ушами слышала, как Влад сказал: «Вовк, сука такой! Опять мое полотенце с зайкой на полу!».
А потом мы все готовились ко сну. Чемоданы и сумки в прихожей, щекотливая толкотня вокруг ванной, девушки в халатиках, волнующая, приятная неловкость, смешки, запах чистых отглаженных простыней. Таня легла у дальней стены напротив окна, я – на раскладушке вдоль окна, а Санькин диван оказался голова к голове с раскладушкой. Еще с полчаса мы разговаривали втроем с выключенным светом, а потом пожелали друг другу спокойной ночи, потому что утром нужно было вставать очень рано.
* * *
Было около часу ночи. Шторы задернуты, в комнате – ни проблеска, ни отсвета. Брезжила бессильная сизая синева простыней на Саниной постели, чернел на подушке водоворот ее волос. Спать не моглось – какой там сон! Завтра она уедет, и я так и не узнаю, что она думала и чувствовала эти три дня, каков был смысл в тех знаках, которые осыпались на меня, как метеориты.
Татьяна-то заснула? Я прислушался: не было слышно ни единого звука, только на кухне содрогнулся, выключаясь, холодильник – и опять потекла тяжелая ночная тишина. Вдруг Саня подняла голову от подушки и посмотрела на меня. В темноте, без очков я видел лицо, но не мог различить ни выражения глаз, ни движения губ. Было все так же тихо. Из-под ее одеяла показалась рука, которая скользнула на подушку, как гибкая ящерка на ночной пригорок. Легко и неслышно рука мелькнула в воздухе и переметнулась ко мне. Ее пальцы оказались совсем рядом с моим лицом, и я протянул навстречу свою руку. Сердце у меня колотилось так, что могло разбудить жителей всего околотка. Я хотел поцеловать эти горячие пальцы, потянулся вперед, но проклятая раскладушка металлически взвизгнула, и я застыл в ужасе.
Пару минут длилось затишье. Однако магия действовала: я чувствовал, что мое тело вместе с одеялом вот-вот вознесет над раскладушкой и бросит туда, в угол. Маятник сердца раскачивался из стороны в сторону, расшатывая с каждым ударом мой неокрепший организм. Но едва я ползком возобновил наступление, брезентово-алюминиевая тварь произвела второй неодушевленно-душераздирающий вопль, точно в ней была установлена морально-охранная система.
Не знаю, спала ли Меленькова до этого адского скрежета, но теперь она яростно заворочалась.
Мои и Санькины пальцы были сцеплены («надеюсь, с Танькиной кровати ничего не видно!»), и сейчас по ним гулял ровный жар, как если бы они принадлежали одному телу. Двигаться было нельзя, и я стал произносить какие-то беззвучные страстные слова и посылать их Саниному лицу: она уже опустила голову, но лицо ее было открыто и обращено ко мне.
Наши пальцы сплетались, перекрещивались, ласкали друг друга с такой изобретательной нежностью, точно занимались любовью вместо нас на сотни изощренных ладов. Сколько длилась эта ручная камасутра, не знаю – была ночь, вечность, безумие, однако в третий раз дико пропела раскладушка, и тут Танька Меленькова возмущенно выскочила из кровати, вышла из комнаты на кухню. Звякнул чайник, плеснул звук наливаемой воды... Через пол-минуты она вернулась, резко плюхнулась в кровать («Она все видела! Кошмар!»), задернула одеяло и гневно затихла. Наши руки разбежались кто куда. Мы затаились. Мне было стыдно, гадко и ужасно хотелось продолжения. Я чувствовал себя пулей, которая с огромной скоростью и силой уже пролетела половину ружейного ствола, но внезапно была остановлена, не потеряв напора и плавясь от напряжения. «Что я наделал! Как я буду смотреть в глаза Тане? А Коля? Я сволочь! А если нам через полчаса тихонько запереться в ванной? Заткнись, идиот! Радуйся, что ничего не случилось! Что она сейчас чувствует? Хочу прикоснуться к ней ужасно, хочу во весь голос признаться... В чем? Кому?»
Прошло время, и я услышал ровное, сонное дыхание рядом, совсем близко от меня. Счастливы люди, которые могут заснуть просто потому, что вокруг темно, тихо, тепло и в квартире не рвутся артилерийские снаряды и газовые баллоны. В течение всей ночи я тщетно пытался нырнуть в сон: забытье обмелело, и ни одна пересохшая лужица не могла вместить меня с головой. К тому моменту, когда зазвенел будильник (за окном было еще темно), я так измучался от тщетных попыток уснуть, что был рад возможности встать, умыться, зажечь на кухне плиту и поставить чайник. А еще я с удовольствием обнаружил, что все мои мысли от бессоницы притупились и не причиняют мне острого беспокойства. Заспанные девушки зевали, терли глаза и передвигались медленно и неверно, как сдуваемые сквозняком привидения.
