Книга Идиотизм наизнанку, страница 42. Автор книги Давид Фонкинос

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Идиотизм наизнанку»

Cтраница 42

Еще одно «хм» вылетело у меня изо рта, но на этот раз не выражая ничего конкретного. Я попытался издать заурядный смешок, так, экскурс в искусство общения. Тереза имела совершенно дурацкий вид, она была очаровательна в своих усилиях изобразить светскую даму. Она покачивала попой, расточала улыбки, заметно краснея. Да, ведь мы принимали гостей. Я нежно погладил ее по заду, словно хотел выразить всю свою благодарность за ее искусство создать приятную обстановку. Мы даже не поскупились на музыку, но уши мои гудели, мешая насладиться томными вариациями. Мне так хотелось сесть за стол. Дичь поджидала нас после своей недавней кончины.

— Ваши друзья, дорогой Конрад, совершенно очаровательны, вы меня не обманули; разумеется, я в этом не сомневалась, зная, что вы испытываете отвращение к отстранению от подлинных истин.

— Разумеется, любимая. Как вы умеете подмечать самые приятнейшие соответствия.

— Изысканные, если позволите.

— Даже блестящие, всегда нужно избегать этих ложных сравнений, которые так высоко ценятся.

— Хм, — вмешался в диалог я.

Они перешли к столу, я понял сигнал. Они продолжали приторный для нашего слуха диалог, два франкоязычных голубка за нашим столом. Мы с Терезой не смели вмешаться, боясь внести вульгарную ноту. Иризабелла проявляла неподдельный интерес, делая все возможное, чтобы узнать наши вкусы. Наши, исключая Конрада, понимаете ли. А теперь ваша очередь. Ее красота обрекала нас на пассивное созерцание.

— У вас прелестные друзья, но малоразговорчивые.

— Да, дорогая и любимая, им нужно привыкнуть. Глядя на их лица, можно сказать, что вы почти завоевали их, как и обещали непосредственно мне.

— Аа…

(Блаблабла. Конрад умел говорить красиво, нам оставалось только гордиться им. Мы воспитали его в любви, и только любовь приносит такие плоды. Теперь, когда в нем развилось это архиредчайшее красноречие, я вспоминаю, как он лепетал вначале, как мило подыскивал слова. В глубине души я был убежден, что главную роль в этой истории сыграли поляки. Нам всем следовало бы поддерживать контакт с двумя поляками, желательно лжежурналистами, если хотим развить свои способности. И я настаиваю на этом «лже», ведь только маскарад меняет все местами.)

— Знаете, это ведь вы способствовали ошеломляющему рождению его таланта. Он рассказал мне, как вы его любили, как лелеяли…

Я не мог не поймать себя на мысли, что теперь она лелеет нашего лапочку. Я смотрел на ее шевелящиеся губы и представлял, как она прикладывается ими к Конраду, к пухлым, сочным конрадовским губам. Она говорила, и было видно, как трепещет ее горло, как ее язык удобно расположился во рту, этот язык, лизавший Конрада. Тереза, сидевшая рядом со мной, продолжала раскачиваться на стуле, возбужденная, как в наши первые вечера. Наши взгляды в унисон опускались в вырез декольте Иризабеллы, у нее была самая красивая на свете грудь, грудь, которую сосал Конрад. Мы воображали себе наслаждение, которое доставляет эта грудь, мечтали об автаркии [23] , чтобы ни с кем не делить это концентрированное до предела наслаждение. Мы больше не слушали Иризабеллу, целиком погружаясь в состояние восхищения, переданное нам по доверенности. Как бы то ни было, слова начинали раздражать нас. Говорить — занятие утомительное. Языками нам хотелось только лизать.

На какое то мгновение ясность сознания взяла верх, разрушая все наши намерения; Иризабелла не была такой уж красавицей! Воображение терзало нас, предлагая следующую картину: ее тело прижимается к телу Конрада. Мы вознесли его на алтарь веры в собственную звезду. Она была прекраснейшей из женщин, ибо она была избранной. Ее бедра алкали, ее губы насыщали, ее пальцы осязали, ее внутренности проходили катарсис. Как прекрасна Иризабелла, прекрасна оттого, что угадывалась ее чувственность, избранница господина, приносящая забвение в минуты экстаза. Мы безумно жаждали ее, и это было ясно без слов. Возможность приподнять подол ее платья казалась мне завершающим аккордом всех наших исканий, последней точкой нашей пустой жизни. Под этим платьем скрывалось прекраснейшее из тел, основа простой жизни. Мы трепетали при мысли, что познание всего этого так близко, что перед нами секрет нашей размазанной по тарелке жизни. Пустота исчезла, поглощенная этим обетованным священным телом, блуждания по жизни постигаются лишь перед самым их завершением. Все эти годы рассеянного существования внезапно обрели вес божественного волеизъявления. Игры случая больше не существовало, все было слишком очевидно, бороться с этим бессмысленно.

Мы попросили Иризабеллу помочь нам на кухне, и, когда она вошла туда, мы набросились на нее. Тереза ухватила ее руки, мне повезло, мне достались ее длинные ноги. Мы запихали ей в рот тряпку, несмотря на то что ее закрытый рот окончательно сбивал с толку. Я приподнял ее платье, опустился на колени перед ее трусиками, которые пытался спустить. Тереза лизала ее затылок, не обходя вниманием круглые, как яйца, груди. Я продвигался вглубь, она пальпировала. От нее пахло Конрадом. Подумать только, и мы собирались ее убить, какая нелепость!

Конрад из гостиной: «Вам помочь?»

Я поколебался, прежде чем дать отрицательный ответ (я просто представил себе, как наша лапочка участвует в этом дележе первобытного экстаза). Скорее всего именно эта мысль заставила меня ослабить хватку. Иризабелла, явно не одобряя передачи нам права на наслаждение, толкнула меня на пол мощным ударом ноги и одновременно двинула Терезе, прежде чем в ярости вылететь из кухни.

VII

Гулкой пустоте в наших головах мешал глухой повторявшийся шум, перекрывавший другие звуки. Мы по прежнему лежали на кухонном полу, ошеломленные поворотом событий. Наверное, я ненадолго отключился, в голове крутились обрывочные воспоминания, а Тереза, не меньше моего выбитая из колеи, указывала непослушным пальцем в направлении двери в гостиную. Палец означал — там стучат. У меня тоже есть уши, спасибо. Тогда я встал, подчиняясь этой вечной повинности открывать двери, когда стучат. По пути меня осенило своего рода предчувствие, что за дверью как символ той великой эпохи возникнет лицо Мартинеса. Я думал о нем, хотя знал, что он сбежал. И в самом деле, когда я открыл дверь, предо мной предстали усы, но не мартинесовские, а две пары усов, утверждавших свою принадлежность к местной полиции. Наверняка требовалась моя помощь по поимке каких то мошенников. Я не стал увиливать, когда они сообщили, что на нас подано заявление и что нужно следовать за ними, даже не собрав вещи. Я выразил согласие, но решил, что ничего не скажу моей женушке о том, куда мы направляемся.

Когда меня заперли в камере, я уже больше не мог притворяться, что явился сюда по собственному желанию. Самое невероятное во всем этом приключении, что интуиция меня не подвела и я снова увидел Мартинеса; он всего навсего занимал камеру неподалеку.

— Забавно, — сказал ему я, — мы опять соседи.

Сентиментальный Мартинес был взволнован до слез. Я все таки был рад, что мы снова встретились, хотя у него уже не было усов, ведь вместе мы пережили столько приятных минут. Жизнь, богатая неожиданными поворотами, стягивала мне горло, как огромный шарф. Никогда не знаешь, что тебя ждет впереди. И когда тюремщики решили перевести Терезу в женское пенитенциарное отделение, я ужасно обрадовался, что у меня есть Мартинес, хоть будет с кем говорить о Конраде.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация