Маникан, по-видимому, был сильно взволнован. Действительно, он вложил много энергии в последнюю часть своей защитительной речи.
Что же касается принцессы, то она совсем позабыла о приличиях; когда в ней просыпалась страсть – гнев или любовь, – ничто не могло сдержать ее порыва. Принцесса подошла к Маникану, беспомощно опустившемуся в кресло; сильное волнение как бы давало ему право нарушить требования этикета.
– Сударь, – попросила принцесса, беря его за руку, – будьте откровенны.
Маникан поднял голову.
– Положение господина де Гиша действительно серьезно? – спросила принцесса.
– Очень серьезно, принцесса, – отвечал Маникан, – во-первых, вследствие потери крови, вызванной повреждением артерии на руке, а затем из-за раны в груди, где, по мнению доктора, пуля задела какой-то важный орган.
– Значит, он может умереть?
– Да, может, принцесса, и даже без утешительного сознания, что вам известно о его самопожертвовании.
– Вы ему скажете.
– Я?
– Да, ведь вы его друг.
– Нет, принцесса, я расскажу господину де Гишу, если только несчастный еще в состоянии выслушать меня, лишь то, что я видел, то есть как вы к нему жестоки.
– Сударь, это было бы варварством с вашей стороны.
– Нет, принцесса, я расскажу ему всю правду; ведь у человека его возраста организм могуч, а врачи, которые лечат его, люди знающие и искусные. И если бедный граф поправится, то я не хочу подвергать его опасности умереть от другой раны, раны, нанесенной в сердце.
И с этими словами Маникан встал и почтительно поклонился, собираясь уходить.
– Скажите по крайней мере, – почти умоляюще остановила его принцесса, – в каком состоянии находится больной и какой врач лечит его?
– Состояние графа очень плохое, принцесса, а лечит графа врач его величества господин Вало с помощью одного коллеги, к которому перенесли господина де Гиша.
– Как! Он не в замке?
– Увы, принцесса, бедняге было так плохо, что его не могли доставить сюда.
– Дайте мне его адрес, сударь, – живо сказала принцесса, – я пошлю справиться о его здоровье.
– Улица Фер; кирпичный дом с белыми ставнями; на дверях написана фамилия врача.
– Вы идете к раненому, господин де Маникан?
– Да, принцесса.
– В таком случае окажите мне одну любезность.
– Я весь к услугам вашего высочества.
– Сделайте то, что вы собирались сделать: вернитесь к господину де Гишу, удалите всех находящихся при нем и уйдите сами.
– Принцесса…
– Не будем терять времени на бесплодные пререкания. Дело вот в чем: не ищите тут никакого скрытого смысла, довольствуйтесь тем, что я вам скажу. Я пошлю одну из своих фрейлин, может быть двух, так как уже поздно; мне не хотелось бы, чтобы они вас видели или, говоря более откровенно, чтобы вы видели их. Эти предосторожности так понятны, особенно для вас, господин де Маникан: ведь вы все схватываете с полуслова.
– Да, принцесса. Я могу поступить даже лучше, я сам пойду перед вашими фрейлинами; таким образом, им не придется искать дорогу, и в то же время я окажу им помощь, если, паче чаяния, в ней будет надобность.
– И кроме того, при этом условии они войдут в дом, где находится господин де Гиш, без всяких затруднений. Не правда ли?
– Конечно, принцесса; я войду первым и устраню все затруднения, если бы таковые случайно возникли.
– Хорошо, ступайте, господин де Маникан, и ждите на нижней площадке лестницы.
– Иду, принцесса.
– Погодите.
Маникан остановился.
– Когда вы услышите шаги двух спускающихся женщин, отправляйтесь, не оглядываясь.
– А вдруг случайно с лестницы сойдут две другие дамы и я буду введен в заблуждение?
– Вам тихонько хлопнут три раза в ладоши.
– Слушаю, принцесса.
– Ступайте же, ступайте!
Маникан в последний раз поклонился принцессе и радостно вышел. Он знал, что визит принцессы будет лучшим бальзамом для ран де Гиша.
Не прошло и четверти часа, как до него донесся скрип осторожно открываемой двери. Затем он услышал легкие шаги, и кто-то три раза хлопнул в ладоши, то есть подал условленный знак. Маникан тотчас же, согласно данному слову, не оглядываясь, отправился по улицам Фонтенбло к дому врача.
XXVIII. Господин Маликорн, архивариус Французского королевства
Две женщины, закутанные в плащи и в черных бархатных полумасках, робко последовали за Маниканом.
Во втором этаже, за красными занавесками, мягко струился свет лампы. В другом конце комнаты, на кровати с витыми колонками, за пологом того же цвета, что и занавески, лежал де Гиш. Голова его покоилась на двух подушках, глаза были безжизненно тусклы, длинные черные вьющиеся волосы рассыпались по подушке и спутанными прядями прикрывали бледное лицо молодого человека.
Чувствовалось, что хозяйкой в этой комнате является лихорадка. Де Гиш бредил. Ум его был прикован к видениям, которые бог посылает людям, отправляющимся в вечность. Несколько пятен еще не засохшей крови темнело на полу.
Маникан быстро взбежал по лестнице; он остановился на пороге, тихонько толкнул дверь, просунул голову в комнату и, видя, что все спокойно, на цыпочках подошел к большому кожаному креслу эпохи Генриха IV; убедившись, что сиделка, как и следовало ожидать, заснула, Маникан разбудил ее и попросил на минуту выйти.
Затем он постоял подле кровати, спрашивая себя, не нужно ли разбудить де Гиша, чтобы сообщить ему приятное известие. Но так как из-за портьеры до него уже доносились шорох шелковых платьев и прерывистое дыхание его спутниц, так как он уже видел, что эту портьеру нетерпеливо отодвигают, то он тоже вслед за сиделкой перешел в соседнюю комнату. В то самое мгновение, когда он скрывался за дверью, портьера поднялась, и в комнату вошли две женщины.
Вошедшая первой сделала своей спутнице повелительный жест, и та опустилась на табурет у дверей. Первая решительно направилась к постели, раздвинула полог и забросила его широкие складки за изголовье. Она увидела бледное лицо графа; увидела его правую руку, забинтованную ослепительно белым полотном и отчетливо обрисовывавшуюся на одеяле с темными разводами, которое покрывало это ложе страдания. Она вздрогнула, увидя, как красное пятно на повязке постепенно увеличивается.
Рубашка молодого человека была расстегнута, как будто для того, чтобы ночная свежесть облегчала ему дыхание.
Глубокий вздох вырвался из груди молодой женщины. Она прислонилась к колонке кровати и сквозь отверстия маски долго смотрела на печальную картину.
