– У вас интересный выбор местоимений. Бессознательный, скорее всего. Если это «смелая идея» – то наша. Если «безумная» – то «ваша».
– Нацистка от грамматики. Но послушайте. Не достаточно ли будет заявить: я хочу быть президентом, чтобы…
– Я вся внимание.
– Я собирался продолжить: «чтобы принести пользу стране», но это слишком патетически звучит. Вот главное, к чему все сводится: власть мне нужна только на пять минут. Навести порядок с расходами-доходами. Вытащить нас из долговой ямы. С друзьями вести себя по-дружески, врагам сказать, чтоб отвалили. Очистить воздух и воду. Отправить корпоративное жулье за решетку. Вернуть правительству достоинство. Наладить все мало-мальски. Что еще?.. Нельзя, конечно, позволять арабам взрывать наши здания, но теперь мне ясно, что посылать войска направо и налево тоже нельзя. Помимо прочего, это дорого…
– Прошу прощения, вы долго говорили? Я заснула после «расходов-доходов».
– Да бросьте, это было не настолько занудно. Что я должен был сказать? «Перевяжем раны страны с мягкосердечием ко всем, без враждебности к кому бы то ни было»?
– Я думаю, нам надо будет поработать над текстом.
– Evidemment,
[62]
– вздохнул Ранди.
– Пожалуйста, без французского.
– Хорошо. Muchas gracias. Qué bonito es este burrito.
[63]
Теперь она была с ним наедине в номере отеля, декорированном для секса. Причин, чтобы отказаться лечь с ним в постель, она уже не находила. Поглядев на него, сидящего на кровати, сказала:
– Я подустала за день. Не думаю, что у меня есть силы бегать от тебя.
– Очень рад слышать. Будь добра, передай мне эту бутылку «Дом Периньон». С доставкой в номер штуковина стоит здесь триста пятнадцать долларов. Самое время ее распить.
Касс принесла бутылку и подсела к нему на кровать.
– Было ли еще такое в истории, чтобы бутылку «Дом Периньон» назвали «штуковиной»
– Я же простой бостонский парень, – сказал Ранди, выдергивая пробку с ловкостью винного официанта из дорогого ресторана. – Помнишь пиво, которое мы пили в Боснии перед тем, как я устроил нам один взрыв на двоих?
– Которое пил ты. Я была при исполнении.
– Оно было не такое уж плохое. Но этот напиток должен быть лучше. Наверняка – за такую-то цену.
– Что, богатые тоже вечно жалуются на цены?
– Еще бы. Потому-то они и богатые.
Он налил шампанское в бокалы. От крохотных пузырьков чуть покалывало нёбо.
Он положил подбородок ей на плечо.
– Хочешь посмотреть порнофильм?
– Хочу, конечно, но боюсь, что послезавтра на шестой странице «Пост» появится заметка о том, как в гостиничный счет одного сенатора была включена плата за «Латексных дамочек – три».
– Предусмотрительно мыслишь, Девайн. Ты классная помощница. – Он подался вперед и поцеловал ее в губы. – Хочешь в мой мозговой трест?
– Не знаю. – Касс поцеловала его в ответ. – Что мне с этого обломится?
– Дорогим французским шампанским не соблазнишься? Для начала можно взять тебя в секретарши. Печатаешь быстро?
Деловые, многого добившиеся мужчины по натуре нетерпеливы, и хотя Фрэнку Коуэну приятно было слушать, как Бакки Трамбл распространяется насчет высокой президентской оценки его усилий по привлечению новых крупных жертвователей – Филинов, он думал: Нельзя ли поскорей перейти к разговору о «важной» посольской должности? Вместо этого Бакки кашлянул и сказал:
– Фрэнк, мне надо с вами кое о чем поговорить. По секрету.
– Слушаю вас.
– Это касается Кассандры Девайн.
У Фрэнка напряглись мышцы живота.
– Да-да?
Бакки еще раз кашлянул.
– Насколько я знаю, вы с ней…
– В родстве. Да. Она моя дочь.
– Точно. – Неловкая пауза. – Вот и у нас такие сведения.
– Мы не общаемся уже много лет.
– Наверно, поэтому вы ничего нам не говорили.
– О чем мне было говорить? Я же сказал, мы не общаемся, последняя встреча у нас была… черт, в прошлом тысячелетии.
Новая пауза.
– То, что я хочу вам сообщить, носит очень щекотливый характер.
– Мы тут умеем хранить секреты, Бакки.
– Вы, конечно, знаете, что она была под арестом по очень серьезному обвинению.
– Это было на обложке «Тайм», и она все-таки моя дочь, так что – да, разумеется.
– Правительство… я хотел сказать, генеральный прокурор решил не доводить дело до суда на тех абсолютно законных основаниях, что доказать ее вину, по всей вероятности, было бы очень трудно.
– Понимаю. – Куда он, черт возьми, гнет?
– Так что она вышла на свободу. И только после этого мы обратили внимание – в смысле, мы с президентом – на то, что она дочь одного из крупнейших жертвователей в казну нашей партии.
– Повторяю еще и еще раз, Бак: мы не виделись уже…
– Не в этом дело. – Многозначительное молчание. – Хотя для вас это, может быть, существенно.
– Для меня – да.
– Дайте я вам скажу, как мы на это смотрим. Можно?
– Говорите.
– Со всей ясностью и определенностью хочу вам заявить, что Белый дом на решение генерального прокурора никак не влиял. Но генпрокурор входит в состав кабинета. Поэтому СМИ могут интерпретировать ситуацию так, что… правительство решило не привлекать к ответственности дочь крупного спонсора партии.
– Я не просил вас ни о каких поблажках для нее.
– Да, это так. Не просили. Президент и я высоко ценим вашу сдержанность. Очень высоко. Тем не менее, Фрэнк, было бы лучше, если бы вы тогда сигнал нам, что ли, какой-нибудь дали, что эта радиоактивная молодая особа – ваша дочь.
Чтобы кто-либо критиковал Фрэнка даже в мягкой форме – такого не случалось очень давно (исключение – жена, на всю катушку осуществлявшая свое супружеское право на критику). Его подмывало сказать Бакки Трамблу, что если он так думает, то может вернуть пожертвованные Фрэнком полмиллиона.
Но люди, даже многого добившиеся, обычно не разговаривают так с теми, кто сидит одесную
[64]
президента Соединенных Штатов: эта позиция, при всех ее минусах, несет в себе нокаутирующий заряд. Тем более когда ты уже сообщил жене, что тебя вот-вот представят к Сент-Джеймсскому двору и скоро ты будешь вручать верительные грамоты английской королеве. И может быть, получишь приглашение на ужин в Букингемский дворец.
