– Потрясающе. Что у нас там дальше?
– Надо что-то делать с почтой.
Почта стала настоящей головной болью. Ежедневно на адрес Баниона приходили тысячи писем – от тех, кто видел НЛО, от тех, кого похитили инопланетяне, от тех, кто наблюдал странные сполохи в ночном небе; письма от женщин с оплодотворенными яичниками, от мужчин с изъятой спермой и женщин, забеременевших от инопланетян; письма, в которых Баниону сообщали, что затонувшая Атлантида погребена под озером Гурон, что президент Соединенных Штатов «продал» человеческую расу Северянам с планеты Глибноб, – короче говоря, от людей, которым, как подозревал Банион, явно нечем себя занять. И лишь ничтожно малая часть пишущих сомневалась по поводу его похищений, осведомляясь, не злоупотребляет ли он, часом, алкоголем или наркотиками.
Письма приходили в огромных грязных серых мешках. Курьеры, доставлявшие их, были мрачны и неразговорчивы; иные не знали, что и думать. Их можно было понять: один вид этих мешков приводил в замешательство. Как-то раз Банион получил четыреста семьдесят восемь писем – абсолютный рекорд! – после публикации колонки, в которой он написал о безвременной кончине их с Битси любимого песика Ромула. Теперь эта цифра казалась ему просто жалкой; вчера, как сообщила Ренира, они получили четыре тысячи. Итак, восемьдесят процентов американцев верят в летающие тарелки и горят желанием поддержать Баниона, похлопать по плечу: «Задай им жару!»
– Не понимаю я, зачем надо отвечать на все письма, – ворчала Ренира.
– А почему бы и нет?
– Вы тем самым только дразните их. Неужели мы действительно хотим вступать в переписку со всеми этими блаженными? А они ведь ответят, не сомневайтесь. Мы и так еле-еле справляемся. Вы давно поднимались наверх? Там все завалено. Пятьдесят тысяч посылок! И я ни за что не стану их вскрывать: одному Богу известно, что там внутри. У меня есть предложение.
– Какое?
– Почему бы не предоставить это вашим экспертам? Прекрасное применение их талантам. Я думаю, и доктор, и полковник давно мечтают почитать что-нибудь душераздирающее о тарелочках.
– Просить таких людей вскрывать почту по меньшей мере неучтиво. Наймите кого-нибудь, если это необходимо. Но я хочу, чтобы вы ответили на все письма. На все без исключения. Надо составить формальный ответ. Я этим займусь. И я хочу, чтобы вы ввели данные о каждом, кто нам пишет, – и многозначительно добавил: – Спасибо, Ренира.
* * *
Банион поджидал сенатора Граклисена в его кабинете, расположившись на роскошном кожаном диване. Сенатор вошел ровно в пять пятнадцать, покосившись в его сторону с нескрываемым разочарованием. Он надеялся, что тот уже ушел. Так долго Банион еще никогда никого не ждал.
Сенатор рассыпался в извинениях. Очень важное заседание. Обсуждали законопроект, обязывающий табачные компании лично извиниться перед членами семьи каждого умершего от рака легких курильщика. Однако сенатор Бор из Северной Каролины – штата, известного своими табачными плантациями, – уперся рогом. Этот старик хуже занозы в заднице, но пришлось уступить, не затевать же склоку… Ужасно выглядишь, Джек. Как поживает Битси? Так о чем ты хотел со мной поговорить?..
– О рассмотрении вопроса о похищениях.
– А, ну да, – сенатор Граклисен кивнул, состроив серьезную физиономию, – как будто его призывали возобновить расследование убийства Кеннеди только потому, что кто-то нашел на газоне обертку от жевательной резинки.
– Да, да… – Он глубокомысленно надул щеки. – Я уже говорил об этом с Кентом и Джоном. Они считают, что идея занятная… Может, на будущий год…
Банион протянул ему листок бумаги.
– Это результаты последнего опроса, проведенного в достопочтенном штате Оклахома. Обрати внимание, половина твоих избирателей убеждена, что правительство скрывает от них правду об НЛО и похищениях людей.
Сенатор Граклисен, нахмурив брови, изучал неприятный документ, надеясь выискать ошибку в статистических выкладках. Он и в самом деле говорил о предложении Баниона с лидером большинства Кентом и его первым заместителем Джоном. В ответ те выпучили глаза и тут же перевели разговор на другую тему.
– Джек, что происходит?
– Меня дважды похищали инопланетяне, и я хочу знать, что на этот счет известно правительству. А ты разве нет?
– Да, разумеется, – промямлил сенатор, отчаявшись отыскать ошибку в документе Баниона. Не иначе, этот опрос проводился где-нибудь в дурдоме, подумал он.
– Это твой комитет, и тебе не требуется благословение этих напыщенных болванов, чтобы провести слушания.
– Погоди, – беспомощно запротестовал сенатор, – ты, видимо, не понимаешь, что мы все в одной лодке. Наше лидерство трещит по всем швам. Мы чудом удерживаемся в большинстве. Я и сам участвую в этой гонке.
– Да, вместе с владельцем компьютерной компании, у которого лучше всего раскупают игру о битве землян с пришельцами.
– Я могу уступить ему голоса молодых избирателей. Но меня очень волнуют латиноамериканцы. У них слово «пришелец» ассоциируется с нелегальной иммиграцией.
– А после выборов? – осведомился Банион.
– Нет проблем.
– Ты готов подтвердить это на программе в воскресенье?
– Джек, мне не хотелось бы говорить об этом по телевизору.
– Тогда я могу процитировать твои слова в колонке? «Сенатор Граклисен проведет слушания вскоре после выборов».
– Разумеется, ты можешь сказать… что обсудил это с людьми, которым известна точка зрения комитета, и они готовы рассмотреть этот вопрос, чтобы принять соответствующее решение… Да-да, конечно, ты можешь прямо так и сказать.
* * *
– Не правда ли, это было божественно? – осведомилась Дерлин Эпперсон с тягучим техасским акцентом.
Мысли Баниона были далеки от Второй симфонии Чарлза Ивса. Он не мог оторвать взгляд от пышного бюста миссис Эпперсон – по слухам, настоящего, – большая часть которого была выставлена на всеобщее обозрение. В ложбинке между ее великолепными грудями покоился огромный – чуть ли не с куриное яйцо – рубин, который наверняка стоил ее старику Хинкли пару танкеров черного золота.
– Хм, – промычал Банион, давясь тепловатым супом с орехами и кабачковым пюре. Трусливый отказ Граклисена провести слушания, два часа бесплодных переговоров, а теперь еще светская беседа с миссис Хинкли Эпперсон третьей – лучше уж умереть.
– Не верится, что Ивс отказывался слушать, как исполняют его произведения, – заметил он, – подумать только, что он упустил.
Спикер Микер, еле вытерпевший Вторую симфонию, услышал реплику Баниона и захихикал. Битси, расслабленная, улыбающаяся, чувствовала себя здесь в родной стихии. Она поддразнила спикера, что его, не дай бог, услышит маэстро Слава, сидящий за соседним столиком с вице-президентом. Она не сомневалась, что спикер, ратующий за расширение рынка сбыта американских товаров за рубежом, сумеет по достоинству оценить отечественного композитора. Битси знала, как поддержать вашингтонскую светскую беседу: достаточно вовремя ввернуть две-три умных фразы, а уж дальше собеседник, жаждущий продемонстрировать собственную эрудицию, начинает болтать без умолку. И точно, спикер Микер тут же начал превозносить американских композиторов. Особенно он восторгался Аароном Коплендом, добавляя при этом, что подумал было о другом американском композиторе, да только забыл его имя. Спору нет, Копленд весьма популярен в Вашингтоне. Обе политические партии представляют своих кандидатов под его «Гимн в честь обывателя» или «Так сказал Заратустра»: главное, чтобы в произведении звучали трубы.
