И, бледная, заломив над головой руки, она упала пред ним на колени.
– Тогда как вы, – перебил ее Рауль, – вы говорили, что любите только меня, а любили другого!
– Увы, да! Увы, я люблю другого, и этот другой… господи боже! Дайте мне кончить, Рауль, потому что в этом – единственное мое оправдание; этот другой… я люблю его больше жизни, больше самого бога. Простите мою вину или покарайте мою измену, Рауль. Я пришла не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы спросить: знаете ли вы, что такое любовь? И вот, я люблю так, что могу отдать жизнь и душу тому, кого я люблю. Если он перестанет любить меня, я умру от отчаяния, разве что бог ниспошлет мне поддержку, разве что спаситель сжалится надо мной. Я в вашей воле, Рауль, какой бы она ни была; я здесь для того, чтобы умереть, если вы пожелаете моей смерти. Убейте меня, Рауль, если в глубине своего сердца вы считаете меня достойной этого.
– Просит смерти только та женщина, которая может дать обманутому любовнику лишь свою кровь, и ничего больше.
– Вы правы, – молвила она.
Рауль глубоко вздохнул:
– И ваша любовь такова, что вы не в силах отказаться от нее?
– Да, я люблю, и люблю именно так; люблю и не хочу никакой любви, кроме этой.
– Итак, – сказал Рауль, – вы действительно сообщили мне обо всем, что я хотел знать. А теперь, мадемуазель, теперь я, в свою очередь, прошу вас о прощении; ведь я чуть было не стал помехою вашей жизни, ведь я виноват пред вами и, ошибаясь, помогал ошибаться и вам.
– О столь многом я не прошу вас, Рауль! – воскликнула Лавальер.
– Вина целиком на мне, – продолжал Рауль, – я лучше вашего знал о трудностях жизни, и мне следовало открыть вам глаза; мне следовало внести полную ясность в отношения между нами, мне следовало заставить заговорить ваше сердце, а я едва добился, чтобы заговорили ваши уста. Повторяю вам, мадемуазель, прошу вас простить меня.
– Это немыслимо, совершенно немыслимо! Вы издеваетесь надо мной!
– Как это?
– Да, немыслимо! Нельзя быть таким хорошим, таким необыкновенным, таким безупречным.
– Погодите, – остановил ее Рауль с горькой усмешкой, – еще немного, и вы скажете, может быть, что я не любил вас любовью мужчины.
– О, вы любите меня, вы любите нежною братской любовью! Позвольте мне сохранить эту надежду, Рауль.
– Нежною братской любовью? О, не обманывайтесь, Луиза. Я люблю вас, как любит любовник, как муж, я любил вас нежнее всех тех, кто вас любит или будет любить.
– Рауль! Рауль!
– Братской любовью? О, Луиза, я любил вас так, что отдал бы за вас всю свою кровь, каплю за каплей, всю свою плоть, клочок за клочком, вечность, ожидающую меня за гробом, мгновение за мгновением.
– Рауль, Рауль! Сжальтесь!
– Я любил вас так, что мое сердце мертво, что моя вера колеблется, что глаза мои угасают. Я любил вас так, что теперь все для меня пустыня – и на земле и на небе.
– Рауль, Рауль, друг мой, умоляю вас, пощадите меня! – воскликнула Лавальер. – О, если б я знала!..
– Слишком поздно, Луиза! Вы любите, вы счастливы. Я вижу заполняющую вас радость сквозь слезы на ваших глазах. За слезами, которые проливает ваша порядочность, я ощущаю вздохи, порождаемые вашей любовью. О, Луиза, Луиза, вы сделали меня несчастнейшим из людей. Уйдите, заклинаю вас! Прощайте, прощайте!
– Простите меня, умоляю, простите!
– Разве я не сделал большего? Разве я не сказал, что люблю вас?
Лавальер закрыла руками лицо.
– А сказать вам об этом в такую минуту, сказать так, как говорю я, – это то же, что прочитать себе в вашем присутствии приговор, осуждающий меня на смерть. Прощайте!
Лавальер хотела протянуть ему руку.
– В этом мире мы не должны больше встречаться, – проговорил Рауль.
Еще немного, и она закричала бы, но он закрыл ей рукою рот. Она поцеловала руку Рауля и потеряла сознание.
– Оливен, – сказал Рауль, – поднимите эту молодую даму и снесите в портшез, который ожидает ее внизу.
Оливен поднял Лавальер. Рауль сделал движение, чтобы броситься к ней, чтобы поцеловать ее в первый и последний раз в жизни, но, сдержав свой порыв, он произнес:
– Нет, это не мое достояние. Я не король Франции, чтобы красть!
И он затворился у себя в комнате, предоставив лакею унести все еще не пришедшую в себя Лавальер.
XXII. То, о чем догадался Рауль
После ухода Рауля, после восклицаний, которыми Атос и д’Артаньян проводили его, они остались наедине. На лицо Атоса тотчас же возвратилось то самое выражение готовности ко всему, которое появилось на нем, едва вошел д’Артаньян.
– Ну, дорогой друг, что же вы хотите мне сообщить?
– Я?
– Конечно. Ведь не станут же вас посылать без особо важного дела?
Атос улыбнулся.
– Черт подери! – воскликнул д’Артаньян.
– Я помогу вам, друг мой. Король в бешенстве? Разве не так?
– Да, должен признаться, он недоволен.
– И вы пришли?..
– От его имени. Вы правы.
– Чтобы арестовать меня?
– Вы попали в самую точку, друг мой.
– Ну что ж, ничего иного я и не ждал. Поехали!
– Погодите! Какого черта! Куда вы торопитесь!
– Я не хочу вас задерживать, – сказал, улыбаясь, Атос.
– Времени у меня хватит! А разве вам не любопытно узнать, что произошло у нас с королем?
– Если вам угодно рассказать мне об этом, друг мой, я с удовольствием послушаю.
И он указал д’Артаньяну на громоздкое кресло, в котором последний расположился с возможным удобством.
– Видите ли, я охотно сделаю это, – продолжал д’Артаньян, – поскольку наша беседа была достаточно любопытной.
– Слушаю вас.
– Итак, король вызвал меня к себе.
– После моего ухода?
– Вы находились в то время на последних ступенях дворцовой лестницы, как сообщили мне мушкетеры. Я явился. Друг мой, он был не то что красный – он был лиловый. Я еще не знал, что произошло между вами. Я увидел лишь сломанную пополам шпагу, лежавшую на полу.
«Господин д’Артаньян! – вскричал король, завидев меня, – здесь только что был граф де Ла Фер; он наглец!»
«Наглец?!» – воскликнул я с таким выражением, что король сразу умолк.
«Господин д’Артаньян, – продолжал, стиснув зубы, король, – готовы ли вы слушать меня и повиноваться моему приказу?»
«Это мой долг, ваше величество».
«Я пожелал избавить этого дворянина от позора быть арестованным у меня в кабинете, поскольку храню о нем кое-какие добрые воспоминания. Но… вы возьмете карету…»
