При этих словах Ллеланд слегка поднял брови.
– Неряшливо? – переспросил Фили, откинувшись на спинку стула.
– Именно так, – ответил Ллеланд, вновь берясь за яйцо.
– Знаете, что такое неряшливо?
Ллеланд не ответил, делая вид, что поглощен едой.
– Вот что такое неряшливо.
С этими словами Фили запустил свою английскую оладью, по-видимому, в Ллеланда, но она, пролетев совсем близко от моего носа, не достигла цели и попала в прекрасную картину «Вид сверху на Йосемитскую долину» кисти Бьерстадта.
Никто не произнес ни слова. Мы смотрели на Бьерстадта. Маленькое пятнышко масла сверкало как раз над индейской деревней. Фили подошел к картине и краем салфетки стер пятно. Эдельштейн кашлянул и посмотрел на Ллеланда. Ллеланд посмотрел на Эдельштейна.
– Знаете, – сказал я, пытаясь наладить беседу, – никогда прежде не замечал эту картину. А ведь она очень хороша. Посмотрите, как падает свет на склоны гор.
Я всегда считал, что смешное замечание разряжает обстановку. Фили рассмеялся. Следом за ним коротко хохотнул Марвин. Однако Ллеланда мое замечание вывело из себя. Обозвав меня дураком, он пулей выскочил из кабинета.
После завтрака я отправился к Хардести, чтобы он проследил за восстановлением картины, прежде чем ее придется всерьез реставрировать. Он несколько раз спросил, что случилось, и, надеясь его рассмешить, я сказал, что подозреваю происки Советов. Но он даже не улыбнулся.
Когда мы вскоре встретились с Такером, Фили стал жаловаться ему на свою несчастную жизнь, которая настала после того, как президент посоветовал Лофтону «прочистить мозги».
– Лофтон вывел меня из себя, – сказал президент. – Он поставил под сомнение мой патриотизм.
– Ага, – отозвался Фили. – Что ж, теперь все будут ставить под сомнение ваше здравомыслие.
Год назад президент рассмеялся бы, а теперь, даже не попытавшись улыбнуться, резко сменил тему.
11
Отлучение от президента
Все идет не так, как мне хотелось бы. Джоан держится молодцом, а я боюсь за детей. Трудно, когда твоего отца выставляют на посмешище.
Из дневника. 7 июля 1991 года
После случая с оладьей все изменилось. Президент перестал мне звонить. Во время полета в Омаху на моем месте сидел Фетлок. Я не смирился и отбил свое место, однако это была пиррова победа. Помощники Ллеланда не разговаривали со мной до самого возвращения домой. Из-за этого у меня возникло ощущение, что я вел себя как капризный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Пока мы летели, поступило несколько телеграмм о положении на Бермудах. Когда я попросил, чтобы их показали мне, то оказалось, меня лишили соответствующего доступа к секретным материалам. Я взвился и сказал, что как член высшего руководства не могу быть отлучен от важных сообщений.
– А что если президенту потребуется мое мнение на сей счет? – спросил я у Ллеланда.
Его улыбка мне не понравилась.
– Ну, из-за этого не стоит беспокоиться.
Фили тоже был исключен из «команды», и ему это тоже не нравилось.
Я решил, что надо добиться ясности. Когда мы возвратились в Вашингтон, я позвонил Бетти Сью Сковилль, личной секретарше президента, и попросил ее записать меня на прием к нему.
Через три часа я позвонил еще раз. Бетти ответила, что президент спросил: «А в чем, собственно, дело?» Такого еще не случалось. Я взорвался: «Дело в здоровье республики!» Я был не прав, но так уж получилось.
Удивившись, Бетти обещала перезвонить. На другой день она нашла меня и сообщила, что у президента есть «окошко» в расписании.
– Отлично.
– Между тремя тридцатью пятью и тремя сорока.
Пять минут? Чудовищно! Я, который проводил много часов в Овальном кабинете, обсуждая с главнокомандующим насущные проблемы, теперь ограничен пятью минутами.
Президент поздоровался со мной довольно тепло, однако в его поведении ощущалась рассеянность, которую я не сразу распознал.
– Ну, Герб, вы хотели меня видеть.
Я спросил, все ли у него в порядке. Он отвел глаза.
– Сейчас тяжелое время, трудно концентрировать внимание.
Я спросил, принимает ли он комплекс биодобавок. И тут он стал терять терпение.
– Необходимо уменьшить количество внутренних контактов. На меня наваливают кучу мелких проблем. Слишком много подробностей. Не надо было вовлекать меня в проблемы с джакузи. Это не мое дело.
Когда-то я показал ему несколько брошюр с моделями джакузи, чтобы узнать, какая ему больше нравится.
– Теперь все будет идти через Ллеланда, – сказал он.
Показалось, будто мне на грудь навалили сразу несколько телефонных справочников. Стало трудно дышать. Президент продолжал, не глядя мне в глаза:
– Это временно. Наверное. И, Герб, это никак не связано с вашей работой. Вы отлично справляетесь. Правда, отлично справляетесь.
Для меня его слова звучали так, будто он говорил об увольнении.
– Герб, – сказал президент, – мы недавно думали…
Мы?
– Не могли бы вы пока перебраться в Восточное крыло? Джесси будет в восторге. Вы ведь отлично ладите.
Восточное крыло. Царство первой леди.
– Пока?
– Ну, конечно. Пока она не найдет нового управляющего. Торндайк не слишком хорошо справлялся.
– Да, – подтвердил я. – Не слишком.
– Герб, она очень высоко вас ценит. Собственно, мне незачем даже говорить вам об этом.
Зачем же он тогда говорит? Я подумал, что лучше спросить в лоб:
– А официально я, конечно же, остаюсь тут… в Западном крыле?
– Ну, да.
Особой уверенности в его голосе я не услышал.
Потом он заговорил о «несовместимости» в Западном крыле.
– Герб, я не очень приветствую несовместимость. Думаю, большая часть наших проблем из-за несовместимости.
– Из-за несовместимости? – не понял я.
– Да. Из-за несовместимости.
Я кивнул. Потом покачал головой.
– Нет, не понимаю.
– Все эти трения, – недовольно произнес он, – между вами и управляющим. Это наносит вред институту президентства. В кабинете Рузвельта кидаются едой. Боже, если бы об этом узнали…
– Ах, вы об этом… Чепуха. Никакого ущерба.
– Чиновники высшего уровня кидаются едой в кабинете Рузвельта – и вы называете это чепухой? Вы понимаете историческое значение его кабинета? Ведь это там я подписал законопроекты об инфраструктуре, о переходе на метрическую систему, об образовании.
