Наконец он умолк, видно, размотал-таки до конца длинный клубок живших в нем слов и теперь ждал от меня ответа. Но с тех пор как я в последний раз разговаривала с людьми, прошло уже очень много дней, и на языке у меня висели тяжеленные гири. Я только кивала и мямлила что-то невнятное, даже для себя самой. Официант опустил глаза и локтем вытер пот с верхней губы. Он был явно смущен, и мне стало жаль нас обоих, но избавить себя и его от неловкой тишины, которая затвердевала вокруг нас, как цемент, было не в моих силах. Вам не нравится чай? — спросил он наконец. Нет-нет, очень вкусно. Я с натугой сделала еще один глоток. Этот нехороший, сказал он. Я хотел предупредить, но вы его сами выбрали. Вообще он никому не нравится. К концу дня во всех ячейках остается по одному-два пакетика, а эти никто не берет. Не знаю даже, почему мы этот чай покупаем. В следующий раз попробуйте желтый. Желтый всем нравится… С этими словами он встал, откашлялся и, забрав мою чашку, ушел на кухню.
Возможно, на том бы эта история и закончилась, ваша честь, и я не сидела бы здесь, не бормотала в полутьме, а вы не лежали бы на больничной койке, но я не сумела забыть огорченное лицо официанта, более того, сочла его еще одним подтверждением моего хронического безразличия ко всему, кроме работы. Поэтому в тот же вечер я вернулась в столовую, сжимая в руках одну из своих книг: я специально сходила, купила ее и подписала Дине. Примерно в половине восьмого, так что солнце уже закатилось, а город еще золотился, посверкивал, как тлеющие угольки, я вошла в ресторан и, не увидев официанта, испугалась, что его смена уже закончилась, но его напарник жестом указал на открытую веранду. Ниже столов была асфальтированная дорожка, ответвление основной внутригостиничной трассы, на нее можно было попасть, только пообщавшись с охраной. Там стоял мотоцикл с приглушенным двигателем, и мой знакомый официант оживленно беседовал, а то и спорил с мотоциклистом.
Широкоплечий официант стоял ко мне спиной, заслоняя сидевшего на мотоцикле парня. Я заметила только темный шлем с прикрывавшим лицо забралом и кожаную куртку, под которой угадывалось ловкое худощавое тело. Сам же мотоциклист меня заметил, потому что громкий спор внезапно прервался. Одним щелчком парень отстегнул ремешок на подбородке, снял шлем и, встряхнув длинными черными волосами, мотнул головой в мою сторону, подав официанту знак: мы не одни. Я увидела молодое лицо с большим носом и полными губами, заранее почувствовала запах этих длинных волос — от них наверняка будет пахнуть грязной речной водой — и обмерла. Мне явился мальчик, которого я знала так недолго и так давно! Он наконец явился, точно такой же, как в тот вечер в Нью-Йорке, словно не провел четверть века в подземных туннелях вместе с повстанцами Бар-Кохбы. Узнавание прошило меня насквозь — не вдохнуть, не выдохнуть. Официант обернулся. Увидев меня, он бросил мотоциклисту пару слов — похоже, предупредил о чем-то — и направился ко мне. Здравствуйте, мисс. Хотите что-нибудь заказать? Пожалуйста, садитесь вот сюда, я принесу меню. Нет, ничего не надо, ответила я, не в силах отвести глаз от парня, по-прежнему сидевшего верхом на мотоцикле. Он теперь улыбался — еле заметно, лукаво. Я протянула официанту книгу: вот, хочу вам подарить… Он отступил на шаг и поднес ладонь ко рту, всячески демонстрируя удивление, потом шагнул вперед, словно хотел взять книгу, но тут же отдернул руку и озадаченно почесал щетину на подбородке. Вы меня разыгрываете! Неужели вы купили свое произведение для моей девочки? Не может быть! Я насильно втиснула книгу ему в руки. Берите, берите, это для Дины. Ноздри у парня заходили ходуном, словно он учуял какой-то запах. Вы знаете Дину? Официант резко повернулся и оборвал его — наверно, велел заткнуться. Не обращайте на него внимания, он сейчас уедет. Садитесь, пожалуйста, садитесь, как же мне вас отблагодарить? Хотите чаю? Но молодой человек даже не думал уезжать. Кивнув на книгу, он спросил: что это? Нет, вы только послушайте! Смотрит на книжку и спрашивает «что это», варвар такой! Неуч! Это книжка! Он, небось, ни одной книжки в жизни не прочитал! Потом официант совсем другим тоном бросил еще пару слов мотоциклисту, который по-прежнему сидел: одна нога на педали, другая уперта в землю. Вы сами сочинили? — невозмутимо поинтересовался парень. В вечернем воздухе разливался аромат, словно где-то рядом раскрылся пахучий ночной цветок. Да, сочинила, выдавила я, запоздало обретя дар речи. Уж извините, мисс, вмешался официант, он вам докучает, пойдемте внутрь, там потише. Но тут парень мгновенно, пяткой, поставил мотоцикл на упор и настиг нас в три широких шага. Вблизи он ничуть не утратил сходства с Даниэлем Варски, так что я почти удивилась, что он меня не узнает. Дайте посмотреть, сказал он. Убирайся отсюда, взревел официант, пытаясь защитить книгу, но ловкий высокий парень без труда выхватил ее у низенького коренастого официанта. Бережно открыл и, поглядывая то на меня, то на официанта, прочитал вслух дарственную надпись на обороте обложки — Удачи тебе, Дина! Искренне, Надия — и воскликнул: отлично! Я ей передам!
Официант ругался длинно и сердито, вены у него на шее вспучились и пульсировали, будто вот-вот лопнут. Молодой человек отступил на шаг, и лицо его омрачилось — всего на миг, но я это заметила. Тонкими чуткими пальцами он принялся обстоятельно листать книгу, просматривая страницу за страницей. А потом, не взглянув на протянутую руку официанта, возвратил книгу мне. Похоже, я тут не ко двору, произнес он. Может, расскажете как-нибудь, о чем тут написано, Надия? На губах у него снова мелькнула лукавая улыбка. С удовольствием, прошептала я, настежь распахивая перед ним дверь в свою жизнь. Не взглянув на официанта, парень натянул шлем, оседлал мотоцикл, ударил по газам и улетел в темноту.
Мгновение спустя меня усадили за стол, и официант засуетился, выкладывая справа и слева от моей тарелки серебряные вилки и ножи. Вы уж меня простите, бормотал он, этот парень — просто наказание. Двоюродный брат моей жены, баламут непутевый. Все к нам ездит, да и куда ему еще податься, родители-то умерли. Ошивается у нас целыми днями, а отказать никак нельзя, дело семейное. Как его зовут? — спросила я. Официант оглядел мой стакан, поднял, оценил на просвет, заметил пятнышко и заменил на стакан с соседнего стола. Какой роскошный подарок вы нам сделали, восторженно затараторил он. Жаль вы не увидите лица моей Диночки, когда я передам ей вашу книгу. Как все-таки его зовут? — настойчиво переспросила я. Зовут-то? Да Адам его зовут, Адам, уж и не чаю, когда услышу это имя в последний раз! Зачем он к вам приезжал? — спросила я. Ох, свести меня с ума, не иначе. Да забудьте вы его, забудьте как страшный сон! Хотите омлет? Вам же нравится омлет? Или, может, пасту «Примавера»? Выбирайте из меню все, что хотите, за наш счет. Меня зовут Рафи. Я вам сейчас чаю принесу, на этот раз возьмите желтый пакетик. Этот чай всем нравится, не прогадаете.
Но я не забыла этого юношу, ваша честь. Я не забыла высокого худощавого молодого человека по имени Адам, который был одновременно и мотоциклистом и моим другом, сгинувшим в чилийских застенках поэтом Даниэлем Варски. Четверть века тому назад этот парень стоял передо мной в замусоренной, точно берег после шторма, нью-йоркской квартире, разглагольствовал о поэзии, раскачивался вперед-назад на пятках, словно в любой момент мог подскочить и катапультироваться в никуда, а потом и вправду исчез — мгновенно, точно провалился в пропасть, в преисподнюю. Но он вынырнул здесь, в Иерусалиме. Зачем? Ответ казался мне очевидным: чтобы забрать стол. Стол, который он оставил в залог мне и только мне, доверил, поручил охранять, стол, который все эти долгие годы был на моем попечении и совести — стол, за которым я ковала собственную совесть. Я поняла: хозяин совсем не жаждал, чтобы его стол попал в другие руки, как я совсем не жаждала его отдавать и никогда больше за ним не работать. По крайней мере, именно так я рассудила, и мой никчемный разум позволил мне все это вообразить, хотя здравый смысл подсказывал, что все это не более чем галлюцинация, и подспудно я это сознавала.
