Она сунула талон в парковочный автомат, шлагбаум поднялся, пропуская нас.
— В общем, он сказал, что невозможно построить плотину через Гибралтар, а я сказал, что стоит попытаться, дабы Южная Европа, Северная Африка и Ближний Восток не теряли своих прибрежных территорий.
Оторвав взгляд от дороги, она изумленно посмотрела на меня:
— Прости, не понимаю.
— Чего? Что уровень моря поднимается? «Венеция в опасности»? Он полностью отверг мою идею о морской дамбе, подобной той, что на Темзе.
— Ясно. То есть ни о чем серьёзном вы не поговорили?
— Уровень моря — это достаточно серьёзно. Но — нет, мы не говорили о том, как поместить слона в квартире.
— Что ещё за слон в квартире?
— Ну, ты, разумеется…
— Ты хочешь сказать, что я — слон? — В голосе появились угрожающие нотки.
— В том смысле, что ты — такая же масштабная тема, как слон в квартире.
— Значит, я огромный жирный слон, меня нельзя не заметить, потому что я такая толстая?
Невероятно, но мне опять пришлось защищаться. Телефон Мэдди пискнул, и на следующем светофоре она прочла новое сообщение.
— Он говорит, ты чуть не поколотил его!
— За что? За обсуждение уровня моря? Да он просто параноик! Неужели я способен поднять руку на мужчину в банном халате! — Эта деталь явно смутила её, на что я и рассчитывал. — Из чего я сделал вывод, что он уже переехал.
— Нет, нет! Просто дети сегодня ночевали у школьных друзей, и он остался на ночь. Но они не догадываются, что Ральф иногда проводит ночь в нашем доме, так что не рассказывай им.
— Хорошо. Но я приехал, чтобы поговорить с тобой. У меня сегодня было очередное обследование.
— Отлично — давай о тебе.
— Это важно. Я вспомнил кое-что. День, когда ты получила результаты анализа про неходжкинскую лимфому. Дело в том, что у меня в тот день случилось сотрясение мозга — на меня набросился агрессивный родитель, повалил на землю, и я ударился головой об асфальт. Думаю, это имеет отношение к моей октябрьской амнезии.
— Ты рассказал об этом доктору? — Она явно недопонимала.
— Дело не в этом. После той ссоры мы никогда больше не спали в одной кровати, а ведь я забыл тебя спросить о результатах по вполне медицинской причине, не говоря уже о стрессе после нападения, разбирательствах с полицией и прочих неприятностях, о которых просто не успел тебе рассказать вовремя. Но, как ты помнишь, именно это оказалось последней каплей.
— То есть, по твоим же словам, было много других капель.
— Но чем больше я вспоминаю, тем больше убеждаюсь, что нам не следовало расставаться. Я знал это с того самого момента, как влюбился в тебя осенью.
— Ты не влюбился в меня, Воган. Тебе просто нравится быть женатым. — Она пошла в атаку. — А теперь я ещё должна выслушивать от всех подряд: «Ах, бедняжка Воган — он не может вспомнить даже собственную жену!» Но ты всегда забывал о собственной жене — твоё мировоззрение просто получило логическое завершение!
Зажёгся зелёный, автомобиль сзади нетерпеливо засигналил. Мэдди высунулась из окошка:
— И ты, козёл, тоже пошёл к черту!
Степень её негодования шокировала, но у меня был в запасе ещё один козырь, который должен был сейчас сработать.
— А ты представляешь, каково это — потерять себя? И, выяснив наконец, кто ты такой, тут же утратить обретённую было жизнь? (Слава богу, мы перестали обсуждать, назвал я её слоном или не называл.)
— Знаю ли я, каково потерять себя? — Возмущению её не было предела. — Ты это серьезно? До свадьбы я была «Мадлен». А вовсё не «жена Вогана», не «мама Джейми» или «мама Дилли». Я существовала как личность, как я. Фотограф Мэдди, которая зарабатывает на жизнь, занимаясь любимым делом. А потом внезапно оказалось, что на это нет времени и никто больше не желает беседовать со мной обо мне. Лишь «Чем занимается ваш муж?» Или «Сколько лет вашим деткам?» Или, особенно противно, «Ваши дети пойдут в ту же школу, где работает ваш супруг?» Знаю ли я, каково утратить себя? О, прекрасно знаю. Каждой жене и матери это известно от начала грёбаных времен…
— Мэдди, ты едешь семьдесят миль в час, а здесь ограничение до тридцати…
— А теперь впервые в жизни я делаю, что хочу! Гуляю по Венеции, готовлюсь к выставке и гоняю на автомобиле, как мне нравится, и не обязана подстраиваться под кого бы то ни было.
— Кажется, камера наблюдения зафиксировала нарушение…
— Отлично, а я подам апелляцию и объясню, что мой бывший муж довел меня до исступления. Ты что, думаешь, если стукнулся башкой, я тут же начну причитать: «Ах, это всё меняет! Это я во всем виновата…» всё не так просто. Затёртые файлы в твоих мозгах, надеюсь, освободили достаточно места для того, чтобы понять: всё кончено!
Придавленный её натиском, я всё же попытался парировать:
— Даже не думай от меня избавиться, потому что я уже избавился от тебя.
— Чего? Нам что, по тринадцать лет?
— Ты предложила отказаться от развода и поделить дом, но я отказался от предложения, так что это я порвал с тобой.
Она резко затормозила.
— Давай-ка выметайся, пока я не переехала кого-нибудь. Или лучше так: выметайся отсюда, и, возможно, я сумею переехать тебя.
— Э-э… Но… не могла бы ты высадить меня там, где я оставил велосипед?
— И где же это?
— Около больницы.
Похоже, что бы я ни сказал, всё вызывало её раздражение. Она рванула с места, даже не глянув в зеркало заднего вида. Я постоял немного под моросящим зимним дождём и перешёл на другую сторону улицы, чтобы сесть на автобус, идущий обратно. Бесцельно прождав десять минут, я пустился в путь. Морось перешла в ливень. Из какой-то урны я извлёк сломанный зонтик. В наше время, случись самая незначительная поломка, мы выбрасываем вещь и приобретаем новую; зонтики, компьютеры, супруги — все они легко заменимы. Но ведь бывали времена, когда люди дорожили своими зонтиками, дыры латали, прорехи зашивали. Впрочем, я быстро понял, что этот зонтик сломан безнадёжно, и выбросил его в следующую урну. Я добрёл до Челси-бридж, позади меня возвышался голый каркас Баттерси. Дождь поутих, но я уже так промок, что практически не заметил изменений. Громоздкая древняя баржа проплывала под мостом, гулкое тарахтение двигателя разносилось над рекой.
На шее у меня по-прежнему болтался собачий жетончик с нужной информацией, на случай повторной амнезии. Что будет, если я вновь потеряю память? Наверное, второй раз всё пройдет легче. Бирка весила всего несколько грамм, но казалось — не меньше тонны; она поблескивала в отражении в зеркале, натирала шею — постоянное напоминание о моём поврежденном мозге. Драматическим жестом я вцепился в бирку, дернул, но цепочка не порвалась, а лишь впилась в кожу. Воровато оглянувшись — не слышал ли кто моего вскрика, — я аккуратно расстегнул замочек, бросил прощальный взгляд на контактный телефон и швырнул железку в мутные воды Темзы. Ни звука, ни всплеска. И тогда я просто отправился в путь, навстречу остатку своей жизни, уже без Мадлен.
