Чтобы чем-то прикрыть полы, отец собрал прошлогодние мамины наряды от Версаче и Дольче, отвез тибетским ковроплетам и назвал это «вторичной переработкой».
В общем, будет у нас самолет с бутафорскими каминами и люстрами из оленьих рогов. И кашпо из макраме. Конечно, это только показушный внешний слой, но при взлете вся махина будет съедать дневную выработку динозаврового сока Кувейта.
Добро пожаловать к началу очередного славного медиацикла. Вся эта шумиха — лишь ради обложки «Архитекчурал дайджест».
Сидя напротив меня, мама разрывает конверт и говорит:
― В этом году награда Академии за лучшую картину вручается…
Она достает карточку и прыскает со смеху:
― Мэдди, бессовестная!
Мама показывает карточку Эмили, Аманде, Элли, Дафне или как там еще зовут ее ассистентку на этой неделе. На карточке написано: «Пианино-2: Атака пальца». Эмили-Одри-Дафна шутку не понимает.
Зато наш семейный «приус» такой маленький, что меня с Гораном не возьмут на церемонию награждения. Пока мама будет стоять на сцене, стараясь не порезать пальцы бумагой и не рассмеяться, и вручать «Оскара» какому-нибудь заклятому врагу, Горан будет играть роль моего бебиситтера в отеле. Ах, не бейся так, мое сердечко! Строго говоря, знания английского Горана не хватит, даже чтобы заказать платную порнографию по телику, так что это я буду его бебиситтером. В любом случае нас обязали смотреть всю церемонию, чтобы мы потом сказали маме, стоит ли ей ввязываться в это дело на следующий год.
Вот почему мне понадобилась розовая блузка — произвести впечатление на Горана. Я загружаю мамин ноутбук, нажимаю Ctrl, Alt и S, чтобы через камеры наблюдения заглянуть в свою комнату в Палм-Спрингс. Я перехожу к камерам в Берлине и проверяю комнату там.
― Посмотри в Женеве, — говорит мама. — Скажи, чтобы сомалийская горничная отправила ее тебе «Федексом».
Я нажимаю Ctrl+Alt+G. Потом Ctrl+Alt+B. Проверяю Женеву. Берлин. Афины. Сингапур.
Если честно, Горан — самая очевидная причина, по которой нас обоих не берут на этот «Оскар». Слишком уж велик риск, что когда камеры приблизятся к нашим сиденьям и покажут детей Спенсеров, Горан будет зевать, ковырять в носу или храпеть, развалившись на алом бархате, и с его чувственных полных губ будет стекать струйка слюны. Конечно, после драки кулаками не машут, но кто бы там ни искал кандидатов на усыновление, за Горана его наверняка уволили.
Мои родители финансируют благотворительный фонд, который оплачивает целый миллиард пиарщиков — ну а эти пиарщики в каждом пресс-релизе воспевают их щедрость. Может, отец и пожертвует тысячу долларов на строительство в Пакистане школы из шлакобетона, зато потом потратит еще полмиллиона, чтобы снять о школе документальный фильм, провести пресс-конференции и банкеты для журналистов и показать всему миру, что он сделал. А Горан с первой фотосъемки всех разочаровал. Он не проливал перед камерами слезы счастья, не называл своих новых опекунов ласковей, чем «мистер и миссис Спенсер».
Мы все видели рекламу, где кошка или собака носом зарывается в миску с сухим кормом — ур-р, как вкусно! — хотя на самом деле бедное животное просто заморили голодом. Ну так вот, тот же принцип должен был подсказать Горану, что нужно сиять гордой улыбкой в своих новых шмотках от Ральфа Лорена, Келвина Кляйна или кого там еще мои родители сейчас рекламируют. Горану следовало пожирать какой-нибудь гуманно выращенный деликатес из тофу, запивая его спонсорским спортивным напитком, причем держать бутылку так, чтобы хорошо была видна этикетка. Да, непросто для сироты, обожженного войной, но я помню детей из Непала, Бангладеш или с Гаити, которых раньше усыновляли и удочеряли мои родители. Будучи не больше четырех лет от роду, они ухитрялись одновременно демонстрировать щедрость усыновителей, детский «Гэп», свежие фиги, начиненные хаггисом из безболезненно убитых овечек и куминовым айоли — да еще и постоянно упоминали мамин фильм, готовящийся к показу.
Например, однажды у меня была сестра минут на пять — мои мама с папой спасли ее из калькуттского борделя. Так вот, как только она чувствовала приближение камеры, то обнимала свои новые кроссовки «Найк» и кукол Барби и плакала такими реалистичными и фотогеничными слезами радости, что по сравнению с ней Джулия Роберте выглядела лентяйкой.
А Горан отпивает витаминизированный и подслащенный кукурузным сиропом энергетический напиток и морщится, как от боли. Горан отказывается играть в эту игру. Он просто хмуро смотрит на меня, как, впрочем, и на остальных. Когда в меня впивается его мрачный, ненавидящий взгляд, клянусь, я чувствую себя Джен Эйр, на которую смотрит мистер Рочестер. Я Ребекка де Винтер под холодным изучающим взглядом мужа Максима. Всю жизнь меня баловали и обхаживали прислуга, ассистенты и прикормленные родителями журналисты, и теперь я нахожу полное ненависти презрение Горана совершенно неотразимым.
Ну а еще мы не едем на «Оскар», потому что я гигантский жиртрест. Моя мама никогда в этом не признается — ну разве только в интервью «Вэнити фэйр».
Шофер увозит нас с мамой в отель, Горан остается на взлетной полосе, где отец будет объяснять ему, что это сюрреалистически остроумно — декорировать самолет космического века стоимостью во многие миллионы долларов под плетеную юрту семьи пещерных людей из каменного века. Мой отец будет нудеть про мультивалентность, благодаря которой идея создания эрзац-избушки из грязи покажется умной и ироничной образованным и посвященным интеллектуалам и в то же время искренней и экологически продвинутой — юным поклонникам фильмов моей мамы.
И вообще: может, я и мечтательная дурочка, но я в курсе, что такое «мультивалентность». Ну почти.
Я нажимаю на ноутбуке Ctrl+Alt+J, чтобы подсмотреть, что происходит внутри самолета. Мой отец пытается ознакомить Горана с идеями Маршалла Маклюэна
[17]
, а Горан мрачно глядит в камеру, хмурится с экрана компьютера прямо на меня.
Совершенно случайно, учтите, всего один разик — клянусь, я не мисс Нимфоманка де Нимфомано — я нажала Ctrl+Alt+T и подсмотрела, как голый Горан моется в душе. Не то чтобы я подсматривала специально, но я заметила, что у него уже есть волосы… там.
Чтобы вам стало понятнее, почему я так тащусь по Горану, Горану с припухшими губами и ледяным взглядом, вспомните: моя первая в жизни фотография появилась на обложке журнала «Пипл». Я никогда не была зеркалом успеха моих родителей, потому что воспринимала роскошь как данность. С самого рождения мир уже меня боготворил. В крайнем случае родители считали меня сувениром из своей молодости, вроде наркотиков или музыки в стиле гранж.
А вот приемные дети — это символ родительского трудолюбия, награда за все годы стараний. Вытаскиваешь изголодавшийся скелет из какой-нибудь грязной ямы в Эфиопии, привозишь его сюда на реактивном самолете и подаешь ему тарелочку с датским сыром из гуманно выдоенного молока в безглютеновых цельнозерновых тарталетках — вот он-то наверняка даст себе труд тебя поблагодарить. Ребенок, ожидаемая продолжительность жизни которого стремилась к нулю (да что там, в небе уже истекали слюной стервятники), конечно, очень обрадуется дебильному домашнему утреннику в Ист-Хэмптоне с приглашенной Барбарой Стрейзанд.
