Сначала он не мог понять, о ком она говорит, но потом вспомнил Кору Дайс. Кора была в услужении у одной семьи в Кембридже, работала помощницей няни. Дара познакомился с ней через одну из подружек Кейтлин.
Начался настоящий снегопад.
— Кора Дайс ждет от вас ребенка, мистер Канаван, — сообщила ему Элизабет Лейтон. — Вы это знали?
Ее слова прозвучали как пощечина.
— Да я и виделся-то с ней всего раз или два… — промямлил он.
Миссис Лейтон невесело улыбнулась.
— По-вашему, этого недостаточно?
— Я понятия не имел… — пробормотал он.
— Кора глупа, но не порочна. Чего не скажешь о вас, мистер Канаван. Мать Коры работает в моем доме. Она обратилась ко мне за помощью, когда узнала о положении дочери. Вам не о чем беспокоиться, у вас она ничего не попросит. Проблема будет решена без лишнего шума. Не для того, чтобы уберечь вас от скандала, мистер Канаван. Просто мне нравится миссис Дайс, я ее уважаю.
Элизабет Лейтон пошла прочь. Дара остался один на обочине. Автомобили начали отъезжать в направлении Холла, оставляя на снегу две узорчатые борозды. Им владело странное ощущение опустошенности. Он зашагал через дорогу к Джосси.
— Если ты не против, Джосс, я пройдусь пешком. Голова что-то разболелась. — Дара чмокнул жену в щеку и направился к тропинке, ведущей через поля.
В воздухе танцевали снежинки, но сквозь неплотный белый покров проглядывала черная почва вспаханных полей. По обе стороны от него лежала земля, плоская, как доска; единственная складка до самого горизонта — дамба. «Вокруг ни души, — думал Дара, — даже птицы — и те попрятались в камышах». Холодный колючий воздух обжигал легкие.
Он взобрался на вершину дамбы и увидел, что узкая лента воды, зажатая в глиняных стенках, начинает затягиваться корочкой льда. Он опустился на берег, взял голову в руки, не обращая внимания на снег, засыпавший его плечи и волосы так же, как и лежащую вокруг землю. Он сам себе был омерзителен. Вспоминая последние годы, он осознал, что утратил смысл жизни, в полной мере усвоив гнилую психологию английских высших классов, к которым он всегда относился с презрением. Но что самое страшное, он не оправдал надежд Кейтлин. Таким отцом, как он, его дочь не может гордиться.
Теперь он ясно понимал, что за годы супружества тоска по Тильде и злость на Сару Гринлис за вмешательство в его судьбу уничтожили его как личность. С Тильдой он был совсем другим человеком. Дара медленно отнял руки от лица и, оглядевшись, заметил, что за тот короткий период, пока он сидел здесь и размышлял, ледяная кайма у берегов дамбы расширилась. Если мороз не ослабнет, блеклая серая корка вскоре затянет все русло. Вот так и его жизнь. Пропиталась ядом равнодушия и ожесточенности, так что он, сам того не желая, стал достоин презрения.
Дара медленно поднялся: он уже промерз до костей. Ему хотелось сорвать с себя одежду и броситься в дамбу, чтобы очиститься в ледяной воде. Тогда, может, ему удастся начать все сначала. Но он знал, что погибнет в холодных объятиях реки. Ему хотелось бежать куда глаза глядят от этого дьявольского места, но он знал, что останется — ради Кейт, ради любимой дочери.
Он снова бросил взгляд на поля. Отчасти его беда заключалась в том, что он, никогда не чуравшийся никакой работы, теперь превратился в бездельника. А праздность не шла ему на пользу: от безделья он обращался к таким занятиям, которые не делали ему чести. Дара быстрым шагом направился к Холлу, оставляя в снегу глубокие следы.
На следующее утро Дара пришел в дом управляющего. За ночь лег снежный покров, так что крыша дома была теперь белее, чем его беленые стены. Дара постучал в дверь, ему открыла домработница.
Глянув в дверные проемы, Дара увидел, что все комнаты — столовая, гостиная, кабинет — похожи одна на другую как две капли воды. Везде книги, старомодная мебель, ряды камней и грязных черепков, потухшие камины. Жилище нуждалось в женской руке, но Дара плохо представлял, чтобы какая-то женщина согласилась выйти замуж за Кита де Пейвли.
Кит находился в квадратной комнате с тусклым освещением в глубине дома. Он кивнул гостю. Дара выразил свои соболезнования, потрепал парня по плечу. Оно было костлявым — это чувствовалось даже через одежду.
— Я тут подумал, что теперь, когда твой отец умер, нам следовало бы поговорить о поместье, — сказал Дара.
Светлые глаза в обрамлении белых ресниц настороженно воззрились на него.
— О поместье?
— О ферме. Ты ведь теперь работаешь, Кит?
Джосси сообщила ему, что Кит устроился учителем в школу для мальчиков в Кембридже. Дара считал, что это не самая подходящая работа для мужчины.
— Преподаю Античность, — подтвердил Кит.
— Здорово, — живо произнес Дара, глянув на худую сутулую фигуру Кита. — Насколько я понимаю, сельским хозяйством ты все равно заниматься не будешь?
Кит прищурился.
— Ты намерен взять управление поместьем в свои руки. — Это был не вопрос — утверждение.
— Пока старик был жив, я не хотел вмешиваться, это было бы неправильно. Но вообще-то сельское хозяйство — мое призвание. У моей семьи была ферма в Ирландии.
Кит скривил в усмешке губы.
— Болотный край — не Ирландия. У него своя география, своя история. Нужно понимать эту землю. Я могу одолжить тебе пару книг…
Дара отмахнулся от его предложения.
— Я пришел за полевыми журналами твоего отца. — Он глянул на часы, вдруг охваченный желанием бежать из этого холодного душного дома. — После обеда принеси их, пожалуйста, в Холл. — Дара повернулся, собираясь уйти, но потом вспомнил про необычное хобби Кита и добавил: — Кстати… Джосси просила передать: если хочешь копать, копай. Я тоже не возражаю. Главное, не путайся у меня под ногами.
«Тридцать девятый год, — думал Макс. — Мир стремительно несется к своей гибели, слышно, как гвозди забивают в его гроб». В январе в Испании утвердился фашизм; в марте Гитлер захватил остатки ослабленной Чехословакии; в апреле Муссолини, вечный авантюрист, отдал приказ бомбить Албанию. А газеты пестрят радостными заголовками: «Гитлер в панике. Войны не будет».
Клара Франклин упала и сломала ногу. Тильда, привязавшаяся к матери Макса, хотела вместе с ним навестить ее в частной лечебнице, но в итоге не смогла поехать.
— Линолеум такой скользкий, — объяснила сыну бледная миссис Франклин, лежа на больничной койке, но Макс, зайдя в квартиру матери в тот вечер, увидел в мусорном ведре бутылки из-под джина.
Брайтон всегда порождал в нем подавленность и гнев. Свое возвращение в Лондон он отметил ссорой с Гарольдом и Фредди. Домой пришел только в половине двенадцатого ночи. Тильда спала, в печи остывал его ужин. Он опорожнил тарелку в мусорное ведро, достал сыр и печенье. Ему вдруг подумалось, что они с Тильдой не разговаривали уже три дня. То он был в Брайтоне, то работал; она была занята в Движении по спасению детей-беженцев. Он сел за кухонный стол, опустил голову в ладони. Ему хотелось выпить, но он поборол соблазн. Утром ему предстояло интервьюировать одного скучного политика, чтобы потом написать еще одну лживую статью во имя укрепления морального духа нации.
