Иногда на стук в дверь ей отвечали гордым покачиванием головы, принимая Робин за представителя благотворительной организации. Иногда девушку ругали за то, что она сует нос не в свое дело, а однажды какой-то грубиян даже толкнул ее в грязь. Нередко она сталкивалась с апатией — самым распространенным и, возможно, самым страшным результатом нескольких месяцев, а то и лет безработицы. Но все же чаще ее встречали сердечно, радуясь любому предлогу, помогающему скоротать долгий, однообразный и скучный день.
А Фрэнсис познакомил ее с еще одним Лондоном. Городом модных кафе, ночных клубов и ресторанов. Городом, темные и сырые улицы которого в первых лучах рассвета становились волшебными. Городом неожиданных уголков и людей, которые перепархивали с места на место, как экзотические бабочки.
В сентябре 1930 года Робин сидела в прокуренном полуподвальном ночном клубе. Часов в одиннадцать вечера она подняла глаза и увидела Фрэнсиса, лавировавшего между людьми. Он наклонился, поцеловал ее, жестом подозвал официанта и заказал напитки.
— Гай и Чарис скоро придут. А в Фортнэме я столкнулся с Ангусом.
— А где Джо?
Фрэнсис пожал плечами.
— Наверно, у Клоди. — Он закурил сигарету. — Боится, что она ему изменяет. И имеет для этого все основания. За ней нужен глаз да глаз.
— Неужели он шпионит за Клоди? Да нет же, Фрэнсис… Он на такое не способен.
— Джо любит ее. А любовь, как известно, зла.
Почему-то Робин подумала о Майе и Верноне. Майя никогда не любила Вернона. Но, может быть, Вернон по-своему любил Майю?
— Любовь! — пылко воскликнула Робин. — Люди путают ее с сексом и обладанием. Это просто смешно!
— Согласен. Буржуазный пережиток. — Фрэнсис откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — И все же мне жаль беднягу.
К их столику начали подходить люди: поэт Гай Форчун, его сестра Чарис и коммунист, время от времени публиковавший свои брошюры в издательстве Гиффорда. Ангус, которого Фрэнсис встретил в Лонг-Ферри-холле, пришел под руку с пышной блондинкой. Художница Селена Харкурт привела с собой целый джаз-оркестр. Те, кто был при деньгах, угощали остальных; бокалы то и дело поднимались, а тосты становились все более экстравагантными.
Они ушли из клуба около полуночи. В воздухе стоял желтый туман, тротуары и мостовые были влажными. По улице брела пестрая и шумная компания. Ангус и его подружка сели в такси, а Гай и Чарис остались малевать красной краской революционные вирши на стенах заброшенной фабрики. Робин и Фрэнсис вернулись в полуподвал, где было темно, холодно и тихо, и занялись любовью, забыв обо всем на свете.
В доме Клоди тоже часто было темно и тихо. В такие вечера Джо, дежуривший напротив, ненавидел себя за то, что не доверяет ей. Но иногда к дому подруливал автомобиль или такси и Джо быстро делал шаг вперед, пытаясь разглядеть лицо или подслушать слова, сказанные шепотом на пороге. Иногда дверь открывалась снова через десять минут; иногда гость Клоди оставался в доме час-другой. Гостями были исключительно мужчины.
Джо знал, что ведет себя глупо; достаточно было просто спросить Клоди, есть ли у нее кто-нибудь еще. Но он боялся ее оскорбить; кроме того, он боялся услышать неприятный ответ. Он переходил от надежды к отчаянию, выходил из себя. Придумывал всевозможные объяснения столь частых визитов; объяснения, которые при свете дня казались вполне правдоподобными. Клоди вызывала к Лиззи врача; домохозяин собирал ежемесячную плату за квартиру… Когда Клоди сказала, что начала шить мужскую одежду, у Джо гора с плеч свалилась. Он не сводил глаз с незаконченных пиджаков и курток, висевших на спинках стульев в столовой. Потом рассмеялся и едва не поделился с Клоди своими подозрениями, но вовремя прикусил язык, понимая, что его ревность положит конец их отношениям так же быстро, как ее неверность.
И все же он не прекратил слежку. Однажды вечером Джо отправился следом за одним из гостей Клоди, вышел на той же станции метро и проводил свою жертву до самого дома — просторной виллы среди густых деревьев Хэмпстеда. Джо так и не смог убедить себя, что человек, живущий в таком доме, станет заказывать костюм у дешевой портнихи с рабочей окраины.
Вернувшись в Кембридж после девятимесячного отсутствия, Майя испытывала дурные предчувствия. Она проезжала холмы Гога и Магога; солнце золотило шпили колледжей, а Майя не могла избавиться от холодка в животе. Когда холмы и рощи остались позади и перед ней открылось широкое шоссе, ладони Майи, сжимавшие руль, вспотели от страха. При виде длинной, извилистой подъездной аллеи, густых лавровых кустов и огромного, темного дома Вернона к горлу подступил комок. Притормозив у парадного, Майя поняла, что в начале года ее жизнь раскололась надвое и что отныне под гладкой сияющей поверхностью всегда будет скрываться темная изнанка. Молодая женщина открыла дверь машины, не уверенная в том, что ей хватит сил поддерживать видимость.
Однако когда ритуал обмена приветствиями со слегка удивленной прислугой остался позади, Майя обнаружила, что ей удалось сохранить уверенность в себе. Год был трудный, но она его пережила. Пройдясь по комнатам и поднявшись по крутым ступеням винтовых лестниц, она поняла, что все стало по-другому. Его здесь не было. Отсутствие Вернона полностью изменило дом и наполнило его воздухом свободы. Отныне все здесь принадлежало ей.
Она провела утро со своим бухгалтером и адвокатом, а днем отправилась на Болота навестить Элен. Оставив Торп-Фен позади, Майя остановила машину на крутом берегу ручья Хандред-Фут и вынула из отделения для перчаток термос с чаем.
Элен с восхищением потрогала приборную доску:
— Твоя?
Майя кивнула.
— Ну разве не красавица? Я объездила на ней всю Францию и Италию.
— И тебе не было страшно?
— Ничуточки. Чего тут бояться! — Майя налила две чашки чая.
Элен начала вертеть чашку в ладонях.
— Майя, наверно, тебе еще тяжело… Я имею в виду, из-за Вернона. Такая трагедия…
На глаза Элен навернулись слезы. Майя решительно сказала:
— Я не хочу об этом говорить.
— Ну да, конечно. Прости, я не хотела тебя расстраивать.
— Милая Элен, ты ничуть меня не расстроила. — Майя взяла подругу за руку в белой перчатке.
— Если так, то у меня есть тост. Майя, ты съездила за границу. Это еще одна из вех женской жизни.
Майя заморгала глазами.
— Надо же, я совсем забыла… Это было так давно. — И так по-детски, хотела добавить она, но увидела выражение лица Элен, улыбнулась и подняла чашку:
— И за тебя тоже, Элен. За твое ателье.
Лицо подруги стало печальным.
— Ах, ты об этом… Вообще-то я больше не шью. Я не умею считать деньги. Хотя Хью Саммерхейс был очень добр и помогал мне, я не хотела слишком часто его тревожить. Кроме того, кажется, в последнее время люди не могут себе позволить новую одежду.
