Он наклонил голову. Затем последовала пауза, во время которой на глазах Робин проступили слезы.
А потом Фрэнсис сказал:
— За день до свадьбы я ходил к Тео Харкурту. Ты знаешь, что он купил «Разруху». И тут он сказал мне, что назначит главным редактором кого-то другого. Что мое имя недостаточно известно публике.
В его голосе слышалась горечь.
Робин, знавшая, как много значила для Фрэнсиса «Разруха», уставилась на него с испугом, а потом нетвердо сказала:
— Тут собачий холод…
— Зуб на зуб не попадает. Как ты это выносишь?
— У Пегги был приступ, и она забыла разжечь камин, а я дала колонке потухнуть. Колонка у нас с норовом. Наверно, придется обратиться к Джо. — Девушка поняла, что в последний раз видела Джо еще перед свадьбой Вивьен.
— Мне пора.
Робин только теперь заметила, что Фрэнсис при параде: костюм, белая рубашка, галстук, пальто… Его волнистые светлые волосы были коротко подстрижены; нездоровая бледность прошлого месяца исчезла.
— Ты испачкаешься.
Фрэнсис сделал большие глаза, затем чиркнул спичкой и осмотрел себя.
— Робин, я устроился на работу. Секретарем к Тео, он сломал себе руку.
— Но я думала… Я думала, что вы с Тео разругались.
Фрэнсис нахмурился.
— Робин, мне нужна работа. В наши дни это непросто. Особенно для таких людей, как я. Я могу немного писать, немного играть и много болтать. У меня правильное произношение, но не слишком правильное происхождение… Понимаешь, Тео знает людей. Это дорогого стоит.
Она промолчала. Фрэнсис добавил:
— Это только на пару месяцев. Но я должен играть роль. — В голосе Гиффорда слышались гордость и насмешка. Он поднес спичку к фитилю колонки и немного подождал. — Кажется, загорелось.
Она вытерла глаза рукавом. Фрэнсис повернулся к ней и сказал:
— Ты нужна мне, Робин. Я сказал неправду. В отличие от остальных, ты всегда знаешь, куда идешь. Когда ты рядом, жизнь не кажется мне неразрешимой загадкой. Я обожаю тебя. Сама знаешь.
Он все еще не сказал то, что она хотела услышать. Робин презирала себя за то, что нуждалась в этих трех коротких словах из грошовых романов. Хотя прекрасно понимала, чего стоило Фрэнсису признание в том, что ему кто-то нужен. И знала, что должна отплатить ему той же монетой.
— Я тебе не мать, Фрэнсис. И не сестра. Я не уверена, что снова смогу стать твоим другом.
«Я слишком глубоко увязла», — думала она. Даже сейчас, ненавидя Фрэнсиса за небрежность, с которой он относился к ее чувствам, Робин остро ощущала его физическое присутствие. Девушку пугало, что она все еще желает его. Унизительно знать, что, видя, как он танцует с другой женщиной, она испытывает не только ревность, но и желание.
— Я хотел предупредить, что на пару месяцев уплываю в Америку, — сказал Гиффорд. — Типу, у которого я работаю, нравится зимовать во Флориде. Наверно, там действительно неплохо. Прогулки по океану, роскошные пляжи…
Когда Фрэнсис посмотрел на нее, Робин увидела в его глазах оптимизм, смешанный с тревогой.
— Я согласился на эту работу только из-за тебя, Робин. Хотел доказать, что я на что-то способен. Знаю, ты стоишь дюжины таких, как я, но обещаю тебе, что переменюсь. Я собираюсь стать другим человеком. Увидимся после моего возвращения. Когда-то ты сказала, что согласна терпеть меня. Пожалуйста, помни об этом. Клянусь, теперь все будет по-другому. Я больше никогда не обижу тебя. Давай сделаем еще одну попытку. Согласна?
Робин отвела глаза и промолчала. Она услышала, как Фрэнсис вышел из комнаты. Затем хлопнула входная дверь, и все стихло.
Первые дни Джо спал у приятеля на диване или на полу — в зависимости от того, что было свободно. Но его друзья было одновременно и друзьями Фрэнсиса, а потому задавали множество неприятных вопросов. Когда его небогатая казна иссякла, Джо понял, что ему грозит опасность стать тем, кого он презирал больше всего на свете: паразитом. Поэтому за три шиллинга и шесть пенсов в неделю он снял меблированную комнату во внушавшем страх доме с шаткими пожарными лестницами, где жили подавленные, разуверившиеся в себе неудачники. Его комната, самая дешевая во всем доме, была на первом этаже. Ночами по низкому потолку ползали слизняки, оставляя серебристые следы на потрескавшейся штукатурке. Камин горел плохо, но это не имело никакого значения, потому что денег на уголь у Джо все равно не было.
Сначала он с энтузиазмом и даже некоторой уверенностью в себе ходил по улицам и искал работу. Но энтузиазм улетучивался вместе с деньгами, а в работе ему всюду отказывали. Прошло несколько недель, и Джо понял, что выглядит озябшим и голодным оборванцем: потенциальные работодатели смотрели на его грязную, поношенную одежду, ботинки, начинавшие просить каши, и делали вывод, что перед ними неудачник. Эллиот был готов согласиться с ними. За три предрождественские недели он сумел найти всего одно место, на котором продержался лишь день: агента по продаже энциклопедий домашним хозяйкам средней руки. Но эти женщины в энциклопедиях либо не нуждались, либо не могли их себе позволить. Когда Джо согласился с очередной потенциальной покупательницей, что книги — это напрасный перевод денег, он понял, что продавец из него никудышный, выбросил образцы в урну и перестал стучаться в двери.
Хуже всего был голод. Он жил только на хлебе, маргарине и чае; этого было достаточно, чтобы не умереть, но и только. Он надеялся привыкнуть к такой диете, однако так и не привык. Он думал о еде постоянно. Даже во сне. То и дело останавливался у пекарен и смотрел на горы булочек, пирогов и пирожных так жадно, словно это был очень хороший фильм. Запах ростбифов, ветчины, бифштексов и пудингов с почками, доносившийся из ресторанов и закусочных, сводил его с ума.
Кроме того, ему было ужасно скучно и ужасно одиноко. Скука стала для него сюрпризом; ничего подобного он до сих пор не испытывал. Скучали люди типа Фрэнсиса, умные и непоседливые, а не люди типа Джо. Хотя он забрал из полуподвала на Хакни свои книги, но его отвлекали от чтения холод и голод. В его комнате было полно сломанных вещей, однако ремонтировать их было бесполезно. Он плохо спал по ночам, но зато часто дремал в длинные, скучные, не занятые работой дневные часы. Он тосковал без общества, но смотрел на себя со стороны и видел, что в компанию ему вход заказан. Беседовать он разучился, да и одежда его оставляла желать лучшего. Он не помнил, когда в последний раз мылся. Водопровода в их доме не имелось; нужно было брать обшарпанную общественную цинковую ванну и наполнять ее водой из-под крана во дворе, но это казалось слишком хлопотно. Когда он думал о Робин (что делал довольно часто), Джо чудилось, что она живет в другом мире — в мире, к которому он больше не принадлежал. Он хотел навестить ее, но знал, что это только причинит ему новую боль.
В один прекрасный день магазины закрылись, а на улицах настало странное затишье. Сначала Джо ничего не понял, но потом сообразил, что наступило Рождество. Он прошел несколько миль, отделявших меблированные комнаты от одного из фешенебельных районов Лондона, и начал следить за людьми, выходившими из церкви от заутрени. К Джо подошла дама и что-то сунула ему в руку. Опустив глаза, он увидел, что ему дали шесть пенсов. Он смотрел на монету, не зная, смеяться или сердиться. Если бы он рассказал об этом случае Фрэнсису, тот хохотал бы до утра… И тут он вспомнил, что их давняя дружба с Фрэнсисом кончилась, что он сам положил ей конец одной нарочно сказанной фразой. Он вернулся домой и весь остаток дня пролежал в постели, не в силах потратить свой шестипенсовик, потому что магазины были закрыты. Поздно вечером мучимый голодом Джо съел все, что было у него в буфете. Потом увидел свои руки, побелевшие от холода, сломал стул и стол, сунул обломки в камин, разжег его и впервые за месяц согрелся.
