Оливер снова заснул, а когда проснулся, увидел в свете фар, что они едут по широкой пустынной равнине.
— Где мы?
— Это одно из моих любимых мест.
Элизабет притормозила. Из ночной тьмы поднялся круг огромных каменных глыб, возвышающихся над равниной, вечных, как звезды, которые бросали на них свой свет.
— Стонхендж?
[52]
— Да. Правда, красиво?
Оливер поежился, чувствуя себя ужасно маленьким и жалким. Вскоре каменный круг остался позади, а небо на горизонте начало светлеть.
— Осталось всего несколько миль, — сказала Элизабет.
Дорога спустилась в долину, и пустоту ландшафта смягчили деревья. Оливер зевнул и провел рукой по спутанным волосам. Автомобиль свернул с главной дороги в березовую аллею. Оливер начал было приводить в порядок смятый костюм, но в это время Элизабет проговорила.
— Вот он. Это Комптон-Деверол. Вот мы и дома, Оливер.
Оливер поднял глаза и замер, забыв о расстегнутом воротничке и незавязанном галстуке. Увидев этот дом с многочисленными окнами, башенками и внутренними двориками, он потерял дар речи.
Такой большой. Такой старинный. «Вот мы и дома, Оливер». Как было бы здорово жить в усадьбе, похожей на эту. Быть частью этого. Какая свобода. Какое могущество.
— Есть хочешь? — спросила Элизабет. — Я ужасно проголодалась. Могу приготовить что-нибудь. Или предпочитаешь вздремнуть?
— Я не устал.
Они вошли в холл. Оливер невольно вспомнил прихожую в доме на Холланд-сквер: узкий длинный коридор, застеленный дорожкой персикового цвета со следами грязных ботинок, и полукруглый столик у стены, на котором лежала свежая почта, стояла ваза с цветами и две фотографии — его самого и дедушкина. Холл Комптон-Деверола имел мало общего с прихожей. Он был потрясающим.
На потолке виднелись выцветшие геральдические эмблемы. Предметы мебели, огромные и темные, отбрасывали чернильные тени. Никаких баров или тумбочек под телевизор, ничего вульгарного. Только резные комоды, буфеты, шифоньеры и большой, богато украшенный камин.
Спохватившись, что он стоит и смотрит, раскрыв рот, Оливер придал лицу небрежное выражение и сказал:
— Вообще-то, наверное, уже действительно время завтракать.
Он прошел следом за Элизабет на кухню. Наблюдая, как она разбивает яйца и срезает шкурку с бекона, он поймал себя на том, что смотрит на нее другим взглядом. Да, на локте мешковатого свитера виднелась дырка, а ногти были обкусаны до основания, но Элизабет уже не выглядела просто неуклюжей школьницей: деньги и собственность придавали ей загадочность.
— Ты — единственный ребенок? — спросил он.
Она кивнула и поставила перед ним кофейник.
— А ты? Правда, хорошо было бы иметь брата или сестру?
Оливер налил две чашки кофе.
— Пожалуй, проблем было бы меньше, — сказал он. — От единственного ребенка ждут слишком многого.
— У меня нет даже кузенов.
— У меня тоже. Ни дяди, ни тети.
— Ну, у меня есть тетя Фейт. — Элизабет перевернула ломтики бекона. — Был еще дядя, но он утонул.
Оливер пробормотал какие-то соболезнования, а потом, не в силах остановить себя, спросил:
— Значит, когда-нибудь ты унаследуешь все это?
— Да, — подтвердила Элизабет, намазывая маслом хлеб. — Отвратительно, правда? Я бы с радостью отдала дом тем, кому он действительно нужен, но есть какие-то условия, которые трудно будет обойти. И, кроме того, мне здесь нравится. Некоторых моих друзей шокируют уборные и холод, но я люблю этот дом.
Она поставила перед ним тарелку с яичницей и беконом.
— Я проведу тебя по дому, если хочешь. Покажу свои любимые уголки.
В ее взгляде было нечто, от чего у Оливера застучало сердце, а по спине побежали мурашки.
Закончив завтрак, они отправились осматривать дом. Солнечный свет струился сквозь окна, переплеты отбрасывали на старые дубовые половицы ромбические тени. В некоторых дальних комнатах на штукатурке виднелась плесень, а деревянная обшивка была влажной на ощупь. Сверху злобно косились гротескные фигуры демонов, вырезанные на потолочных балках. Когда Оливер, изображая демона, высунул язык и дурашливо закатил глаза, Элизабет едва устояла на ногах от смеха.
В галерее, которая шла вдоль всего дома, она показала ему портреты своих предков. Поколения строгих темноглазых Кемпов холодно смотрели со стен на Оливера. Он почувствовал себя недостойным их, безродным, неприкаянным. Элизабет убрала свою длинную челку под широкую ленту, открыв высокий лоб, длинный прямой нос и изогнутые дугой брови. Оливер понял, что ошибался, считая ее некрасивой: просто ее черты принадлежали другому веку, эпохе этих бледных дам в тугих корсетах, хозяйничавших здесь во времена Тюдоров. Ему вдруг захотелось погладить ее безупречно чистую кожу, ощутить тяжесть шелковистых темных волос. Смущенный своими мыслями, Оливер прошел вдоль галереи и спустился по лестнице вниз. Он всегда предпочитал наивным девушкам искушенных женщин; видимо, сказывается ночь, проведенная почти без сна, решил он. Однако спать почему-то не хотелось.
Спустившись следом вниз, Элизабет сказала:
— Сегодня такой теплый день. Будем делать транспаранты во внутреннем дворике. Там достаточно места, чтобы разложить их, и можно не бояться испачкать пол. — Она внимательно посмотрела на Оливера, все еще одетого в смокинг, и добавила: — Если хочешь, можешь переодеться. Я принесу тебе отцовский свитер.
— Да, пожалуй. Конечно, если ты считаешь, что твой отец не будет против.
Элизабет бросилась вверх по ступенькам. Оливер остался ждать. Прислонясь к перилам и закрыв глаза, он попробовал представить на мгновение, что ему принадлежит такой дом, как этот. Он воображал, как кладет зонтик в подставку, небрежно вешает на крючок плащ. Топот быстрых шагов на лестнице заставил его очнуться от грез.
— Боюсь, он немножко дырявый, — сказала Элизабет, протягивая ему свитер. — Папа не покупает себе одежду, новые вещи ему обычно привозит мама, а она не была здесь целую вечность.
— Твоя мама не живет здесь? — спросил Оливер, натягивая свитер через голову.
— Нет. Иногда она живет в Америке, иногда в Европе. Мои родители в разводе.
— Сочувствую. Наверное, тебе…
— Я не переживаю из-за этого. — Темно-карие глаза Элизабет смотрели прямо на него. — Нисколько. В школе считали, что я должна переживать, но это совсем не так. Мама уехала, когда я была совсем маленькой, поэтому я не помню, как она жила с нами. Не помню, как потеряла ее.
Они вытащили во дворик охапку старых простынь, наполовину пустые баночки с краской и кисти. Элизабет разложила полотнища на покрытых лишайником плитах террасы.
