— Оливер рассказал мне о смерти Джейка, — сумел произнести он. — Трудно поверить, что его нет.
Фотографы устанавливали камеры, гости выстраивались группами, чтобы сделать снимок на память. Кто-то окликнул их и помахал рукой, приглашая присоединиться.
— Джейк утопился, — сказала Фейт. — Тело так и не нашли. — Ее слова были сухими, холодными. — Он просто вошел в море у побережья Корнуолла, недалеко от школы, где преподавал. Одежда осталась лежать на скале, аккуратно сложенная. Это не похоже на Джейка, правда?
Гай хотел обнять ее, смягчить боль, которую он увидел в ее глазах, но кто-то громко произнес его имя, и, обернувшись, Гай увидел, что к ним идет Ральф.
— Папа продолжает верить, что Джейк жив, — поспешно сказала Фейт. — Я стараюсь не говорить с ним об этом.
— Гай! — крикнул Ральф. — Гай Невилл! Как восхитительно!
Едва не задушив Гая своим необъятным мокрым пальто, Ральф заговорил о проповеди: «Приторно-сладкие лицемерные изречения. Терпеть не могу этих чертовых попов!»
Гай снова посмотрел на часы и увидел, что стрелки движутся с невероятной скоростью.
— Гай, идем с нами в Комптон-Деверол. Банкет будет там.
— Боюсь, я не смогу быть на банкете.
— После того как я столько времени выслушивал эту религиозную болтовню, мне просто необходимо выпить. Ты должен составить мне компанию.
— Честно говоря, я пытаюсь бросить пить. И потом, я не хочу никого смущать своим присутствием.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— О Николь.
— Ах, об этом. — Ральф пренебрежительно махнул рукой. — Все давно забыли.
Гай повернулся к Фейт. Он чувствовал себя так, как будто его разрывают надвое.
— Дело в том, что мне надо ехать, — объяснил он.
Улыбка на лице Фейт погасла.
— Если я не уеду сейчас, то опоздаю на самолет, — в отчаянии сказал Гай.
— Уезжаешь? — В голосе Ральфа звучала зависть. — Куда?
— В Африку, — ответил Гай.
— В Африку, Николь! На два года! Более далекого места и придумать нельзя. — Фейт посмотрела в окно. Лужайка позади Комптон-Деверола была усеяна столами, стульями и брошенными зонтиками. Они с Николь выдержали парадный обед и торжественные речи в большом зале, а потом уединились в маленькой гостиной, на диванчике у окна. — Впрочем, это уже неважно. Все закончилось много лет назад.
Николь поставила на столик бокал с шампанским.
— И что ты намерена предпринять?
— Предпринять? Почему я должна что-то предпринимать?
— Но… Ты ведь всегда хотела быть с Гаем.
— Боюсь, прошло слишком много времени. — Ее мысли вернулись к разговору на церковном дворе. — Помнишь тот ресторан, в который мы обычно ходили в Эксе? Папа говорил, что там готовят лучшее кассоле
[57]
в Провансе. Каждый раз, когда мы ужинали там, нам приходилось ждать часами, но папе было все равно, потому что он напивался, а мама тоже не возражала, поскольку она могла просто сидеть и отдыхать, и ей не надо было готовить обед. Но для нас это было невыносимо.
Николь кивнула, припоминая:
— Джейк обычно умирал от голода.
— А к тому моменту, когда обед подавали, мы уже не могли съесть ни кусочка. Папа ужасно сердился, а мама думала, что мы заболели. Но мы были здоровы, просто у нас пропадало желание есть, потому что мы слишком долго ждали.
Фейт вспомнила свою последнюю встречу с Гаем в маленьком кафе, где почти не было посетителей — лишь какие-то юнцы в кожаных куртках и мужчина в кепке. Тогда она запретила Гаю звонить ей, приходить к ней, даже узнавать ее на улице. И вот теперь, когда она так хотела поговорить с ним, когда каждый атом ее существа жаждал поделиться с ним успехами и разочарованиями этих лет, прошедших после разлуки, он взял и уехал в Африку.
Она посмотрела на Николь.
— Наверное, у нас с Гаем получилось то же самое. Мы слишком долго ждали.
— Глупости, Фейт. Это совсем не то же самое. Ты не можешь устать любить. Любовь не скисает, как молоко в бутылке.
— И кроме того, я подозреваю, что Гай во всем винит меня.
— В чем?
— Во всем этом. — Она показала жестом на лужайку. Было слышно, как где-то в глубине дома Ральф поет песенку про мадемуазель из Арментьера. — Если бы я запретила Оливеру приходить в «Холли-Блю»…
— Перестань, Фейт. — Николь обмакнула в шампанское печенье и сказала, жуя: — Быть может, Оливер — это как раз то, что надо Лиззи. Она ведь тоже Мальгрейв. Внешне она похожа на Дэвида, но внутри она такая же, как мы. Мне потребовались годы, чтобы понять это, но теперь я знаю, что права. Она страстная. И если бы не Оливер, она могла бы угодить в тюрьму за участие в какой-нибудь чертовой демонстрации против атомной бомбы. А так вся ее страстность будет направлена на Оливера и, конечно, на ребенка. И потом, мы с тобой обе были влюблены в Гая. Так что нет ничего удивительного в том, что Элизабет влюбилась в его сына. — Николь улыбнулась сияющей улыбкой. — Спасибо за платье, Фейт. Оно великолепно. Я боялась, что Лиззи захочет венчаться в джинсах и свитере.
— Кон придумала фасон, а я сшила. Фата старинная — принадлежала еще бабушке Дэвида.
— Я тоже венчалась в этой фате, помнишь? — сентиментально вздохнула Николь. — Ну что ты грустишь, Фейт? Это же свадьба! Ты должна веселиться.
— Дело в том, — проговорила Фейт после короткого молчания, — что я не могу представить, чтобы они были счастливы.
Вопреки ожиданиям Фейт, Николь не спешила рассеивать ее страхи.
— Конечно, они очень молоды. — Она откинула со лба светлый завиток. — Я не исключаю, что все это покажется Лиззи невыносимым, как и мне. Но, с другой стороны, у нее более постоянная натура, ты так не считаешь?
— Трудно представить менее постоянную натуру, чем у тебя, Николь, — сухо заметила Фейт.
Николь не обиделась.
— Странно, правда? Я никогда не думала, что стану такой. Скорее наоборот. — Она нахмурила лоб. — Лучше настроиться оптимистично. Может быть, Лиззи способна любить всю жизнь одного мужчину, как ты, Фейт. Сейчас это трудно понять.
— А как у тебя со Стефаном? — спросила Фейт.
Николь вздохнула.
— Боюсь, он мне не подойдет.
— Правда? Почему?
— Он чавкает за обедом.
— Попробуй воспитать его…
— Я пыталась, поверь. Он был бы идеален, если бы не суп. — Николь хихикнула. — Тебе не кажется это смешным… ты и я… ты такая практичная, Фейт, а я всегда была безнадежно романтична. — Ее голубые глаза искрились от смеха. — И при этом ты влюблена в единственного мужчину целую вечность, а я…
