— Дою коров, — сказала Фейт. — Вообще-то, мне это нравится.
— Почему? Тянет к природе? — В голосе миссис Фицджеральд звучала насмешка.
Фейт задумалась.
— Потому что мне не приходится думать. Потому что к концу дня я так устаю, что падаю в постель и мгновенно засыпаю. Мне даже сны не снятся.
— Тебе не нравится думать?
— В данный момент — нет.
Фейт проглотила остатки вина. Оно было крепкое, с резковатым вкусом, и приятно кружило голову.
— Я не буду выпытывать, — сказала миссис Фицджеральд. — Терпеть не могу людей, которые начинают все выпытывать. Выпьешь еще?
Фейт кивнула и обвела взглядом комнату.
— Вы всегда жили здесь?
Миссис Фицджеральд фыркнула.
— Не тогда, когда я носила платья от Пакен. Я жила гораздо богаче. Но потом сбежала с одним мерзавцем — Джонни Фицджеральд был разведен, так что можешь представить, какой был скандал, — и потеряла все.
— Вы его любили?
— Безумно.
— А что случилось?
— Джонни воображал себя автогонщиком. Поэтому он вложил все, что я имела — у него самого не было ни фартинга, — в покупку смешного гоночного автомобиля и разбился на нем.
— Как ужасно. — Слова прозвучали как-то совсем неуместно.
— Я сама виновата, — пожала плечами миссис Фицджеральд. — Все мне говорили, что не стоит с ним связываться. Но я не слушала.
— И вы… — Фейт поежилась от холода. — Вы сожалеете об этом?
Миссис Фицджеральд нахмурилась.
— Нет. Нет, этого я не могу сказать. Конечно, я осталась без гроша, поэтому мне пришлось купить этот домишко и сдавать комнаты внаем, но… нет, я ни о чем не жалею.
Фейт выпила залпом второй бокал вина и, собравшись с духом, спросила:
— Значит, вы считаете, что надо следовать зову сердца?
Миссис Фицджеральд внимательно посмотрела на нее. После недолгой паузы она сказала:
— Я чувствую за этим вопросом большое горе. Дорогая моя, я не знаю. Я сделала то, что сделала, и никто, кроме меня, не пострадал от этого. Мои родители давно умерли, а опекуну было все равно. Поэтому я вряд ли смогу ответить тебе.
Некоторое время Фейт молча сидела и смотрела на звезды за окном. Потом поднялась на ноги.
— Спокойной ночи, миссис Фицджеральд, и спасибо за вино.
— Мое имя Констанция. А друзья зовут меня Кон.
У Гая вошло в привычку выпивать после работы, перед тем как пойти домой. Только таким способом он мог примириться с возвращением на Холланд-сквер и встречей с Элеонорой.
Месяцы, которые прошли с того дня, когда он тщетно ожидал Фейт под липой, укрепили в нем осознание своей ошибки. Он увидел, что был недостаточно проницателен, что не понимал других и, главное, не понимал себя. Восприимчивый к нуждам, страхам и боли своих пациентов, он не заботился о себе. Он женился на Элеоноре, считая, что ее уверенность и целеустремленность — это то, что ему необходимо. Но оказалось, что уверенность легко превращается в упрямство, а целеустремленность влечет за собой черствость и слепоту к потребностям других людей. Он давно уже понял, что не любит Элеонору. Он готов был остаться с ней ради Оливера, но в отсутствие сына ничто не могло заполнить пустоту их брака.
Поэтому Гай погрузился в работу, как делал всегда, когда был несчастлив. Он брал дополнительные дежурства в больнице и кроме своих пациентов обслуживал еще и больных с соседнего участка, где врач получил нервное расстройство во время бомбежек. Гай старался проводить на Холланд-сквер как можно меньше времени. Элеонора относила его плохое настроение на счет перегруженности работой. Но Гай чувствовал, что за ее терпеливостью скрывается триумф. Она считала, что одержала победу.
С тех жарких августовских дней ни один из Мальгрейвов не появлялся на Холланд-сквер. Ни Ральф, ни Джейк, ни, разумеется, Фейт. Однажды Гай, снедаемый гневом и отчаянием, отправился на Махония-роуд. Это было осенью, он был довольно пьян и стучал в дверь до тех пор, пока из соседнего дома не появилась соседка в халате и не сказала ему сердито, что здесь никто не живет уже несколько месяцев.
Гай не знал, куда уехала Фейт. Но он понимал скрытый смысл ее исчезновения. Хотя она сказала, что любит его, на самом деле любила недостаточно сильно. Ему приходило в голову, что он никогда больше ее не увидит, но он не знал, радоваться этому или нет. Постепенно его злость немного улеглась, и преобладающим чувством стало сожаление. Если бы еще несколько лет назад, например, во время своего короткого визита в Ла-Руйи, он понял бы, что любит ее, то мог бы схватить ее в охапку и увезти с собой в Англию. Тогда годы счастья были бы ему обеспечены. Но он упустил свой шанс.
А теперь — две порции виски каждый вечер. Гай всегда выбирал какой-нибудь неизвестный паб в центре Лондона, где он никого не знал и где бармен не пытался завести разговор. Главное, чтобы это было подальше от Ист-Энда — пациенты не должны видеть, как их доктор пытается укрепить свой дух с помощью спиртного, перед тем как пойти домой.
В этот вечер Гай сидел за столиком у окна в баре, расположенном на небольшой улочке неподалеку от Пикадилли. Погода была отвратительной: со свинцового неба сочился дождь, смешанный со снегом, заполняя рытвины, оставшиеся на мостовых после бомбежек прошлой зимы. Сейчас, к концу ноября 1941 года, Лондон был изнурен войной. Великий и гордый город выглядел потрепанным, потускневшим, измученным. Из угла зала, где стоял радиоприемник, доносился безукоризненно четкий голос диктора, который бодрым тоном сообщал об очередной серии катастроф: наступлении немцев на Москву, контратаке Роммеля в Северной Африке, потерях среди кораблей союзников в Атлантике.
Гай нарушил свое правило и заказал третью порцию виски. Сжимая стакан в ладонях, он смотрел в окно на унылую серую улицу. Его вдруг охватила отчаянная тоска по довоенной Франции, по летним дням, по прошлому, по тому времени, когда было так легко радоваться жизни. Закрыв глаза, он почти уловил запах долгих августовских дней в Ла-Руйи, густой горьковатый аромат леса, по которому он гулял с Фейт…
Когда он открыл глаза и посмотрел в окно, он увидел ее. Как будто сила воображения создала ее из ничего. Светлые волосы, закрученные в низкий узел на затылке, легкая, грациозная походка, темно-синий плащ, в руке — зонт. Гай со стуком поставил стакан на столик и выбежал из бара.
Оказавшись на улице, он стал дико озираться по сторонам, ища ее взглядом. Вокруг было слишком много прохожих. Он выругался и тут снова увидел ее — она поворачивала за угол на Пикадилли. Тротуары были запружены толпой. «Какого черта делают тут все эти люди? — подумал Гай. — Все равно в магазинах ничего нет, и погода отвратительная». Он бросился через дорогу, уворачиваясь от такси и автобусов. Какая-то женщина, услышав его ругательства, укоризненно сверкнула глазами. Ледяные брызги разлетались у него из-под ног. Наконец впереди, в направлении к Беркли-стрит, снова мелькнул темно-синий плащ. С размаху налетев на крупного мужчину в форме торгового флота и заметив, как моряк сжал кулаки, Гай поспешил извиниться. На Беркли-стрит прохожих было меньше, чем на Пикадилли, но женщина в синем плаще шла очень быстро. Гай увидел, что она подняла руку, чтобы остановить такси, и сердце у него упало. По счастью, такси проехало мимо, расплескивая лужи. От бега у Гая закололо под ребрами. Появилось еще одно такси.
