Она понимала, что, хотя Ральф, безусловно, виноват, ей тоже есть в чем упрекнуть себя. В последние несколько лет, после смерти четвертого ребенка, она замкнулась в себе, в своем горе. Здоровье ее пошатнулось, но она так и не решилась пойти к врачу, страшась, что у нее найдут серьезную болезнь. Херонсмид стал для нее убежищем, которое она крайне неохотно покидала. Летом она могла бы подольше задержаться в Комптон-Девероле и научить Николь любить своего ребенка, но внезапное осознание того, как низко она спустилась по ступенькам общественной лестницы, заставило ее сбежать домой. Поппи родила первого ребенка в двадцать один год; она помнила, как нелегко ей было справляться с материнскими обязанностями. Всем женщинам дети достаются нелегко, но любовь служит компенсацией неизбежных промахов. Николь не дала вырасти в себе любви к ребенку. Сама еще дитя, она так и не поняла, как можно любить беспомощное, требовательное существо.
Впереди показался песчаный пляж, отгороженный полосой болотистой земли и рядами колючей проволоки. За песком тянулась ровная серебристо-серая гладь моря. Поппи спросила себя, а чего она, собственно, ожидала тогда, много лет назад, глядя на мужчину, который строил замок из песка на пляже в Довиле. Она вспомнила, как бесцельна была ее жизнь, как хотелось ей приключений и смысла. Ральф обещал показать ей самые красивые места на земле, он обещал, что ей никогда не будут скучно и одиноко. И большую часть времени он выполнял обещание. Да, он причинил ей страшную боль — это правда. Но если бы она не любила его, разве ранила бы ее так эта измена? А если она все еще любит его, то, значит, сможет найти в себе силы простить?
Поппи закрыла ладонями лицо и зарыдала, одна среди болотистой пустоши. Когда слезы кончились, она поняла, что замерзла, устала и хочет домой. А Ральф — часть ее дома. Без него любой дом казался пустым. И она не была уверена, что сможет привыкнуть к такой пустоте.
Вой самолета вывел ее из задумчивости. Обернувшись, она увидела силуэт, напоминавший зловещую черную птицу на бледно-голубом небе. Позади и по бокам расстилалась плоская болотистая равнина. Ни деревьев, ни домов, ни живых изгородей. Самолет подлетел ближе, его темная тень скользила по земле. Ужас сковал Поппи, не давая ей шелохнуться. «Он не заметит меня, — бормотала она. — Он не может заметить меня». С такой высоты она наверняка выглядит не больше кролика, не больше мыши. Во рту пересохло, тело свела судорога. Звук мотора стал громче, заполняя все ее сознание. Она хотела в туалет. Она хотела Ральфа. Когда самолет устремился вниз и из его носа вырвалась первая яркая очередь трассирующих пуль, Поппи побежала в сторону моря. Еще одна вспышка, похожая на второе солнце, обжигающая боль, и она упала лицом на землю.
На мгновение самолет накрыл ее своей тенью и затем продолжил свой путь в Германию. Колючая трава царапала лицо Поппи. Рукава ее пальто были мокры от крови. Чуть-чуть приподняв голову, она увидела песчаный берег за колючей проволокой. Песок был ровным, не тронутым ничьими следами. Поппи чувствовала соленый запах моря. Она попыталась встать, пойти вперед, но не смогла. День был солнечным, но холод становился все сильнее. Казалось, он шел прямо из сердца, сковывая вены. Поппи закрыла глаза.
Открыв их, она обнаружила, что идет по пляжу. Ее ноги ступали по белому песку, не оставляя следов. У самой воды мужчина строил песчаный замок, прекрасное и необычное сооружение, украшенное ракушками и водорослями. Она помахала ему рукой, он обернулся, улыбнулся и протянул ей навстречу руки.
III
Слова на песке
1951–1953
Глава десятая
«Скайлон»,
[41]
казалось, парил в воздухе — огромная вертикальная серебристая игла.
Оливер Невилл представил, как было бы здорово оказаться на самом кончике этой иглы, высоко над толпами посетителей Британского фестиваля. Наверное, можно было бы увидеть весь Лондон, а может быть, даже всю Англию. Наверное, это так же здорово, как забраться в кабину ракеты Флэша Гордона.
[42]
При мысли о Флэше Гордоне Оливер улыбнулся сам себе, засунул руки в карманы школьных шорт и направился в следующий павильон. Внутри оказалось скучно до зевоты (двадцать пять тысяч фотографий, иллюстрирующих широкий размах британской промышленности) — почти так же скучно, как на уроке географии. Не обращая внимания на красную пунктирную линию, вдоль которой двигались остальные посетители, он начал пробираться сквозь толпу к выходу. Синее небо и свежий воздух были гораздо приятнее темной затхлости павильона. Оливер сел на траву и порылся в карманах, набирая мелочь на еще один шербет, шестой за сегодняшний день. Первый он купил еще на вокзале Паддингтон. Ему нравилось быстро всасывать жидкость через лакричную трубочку, так, чтобы смесь сахара и лимона обжигала горло.
Когда с шербетом было покончено, Оливер прижал колени к подбородку и принялся жевать лакрицу, думая о том, как было бы хорошо, если бы этот фестиваль существовал только для него одного. Ни хулиганов из муниципальных школ — неряшливых, в дырявых пуловерах и стоптанных ботинках, ни шаркающих стариков, которые с раздражающей неспешностью переходят из павильона в павильон. Он представил, как на площадь Саут-Бэнк опускаются марсианские корабли, а их магнетроновые пушки сверкают зеленым огнем. Все начнут кричать и разбегаться в стороны, и Оливер останется один. Он пройдет по всем двадцати семи павильонам, увидит все самое интересное, заберется по тонкой лестнице на Купол открытий и пробежит по серебристой крыше, напоминающей летающую тарелку. Он пойдет в парк развлечений в Бэттерси, один прокатится по миниатюрной железной дороге и проплывет на лодке по сказочному пруду. И будет кружиться на каждой карусели сколько захочет.
Но в чистом голубом небе не было никаких марсиан, и Оливер почувствовал себя усталым и одиноким. Хорошо, если бы прабабушка была сейчас рядом. Помимо всего прочего, его начало немного поташнивать: видимо, шесть шербетов за один день оказалось чересчур много.
— Симпатичный твид, — вежливо заметила Фейт, с унынием разглядывая сваленную на кровати кипу одежды скучных зеленых, серых и красно-коричневых цветов. — К сожалению, мы не берем твид. Может быть, у вас есть что-нибудь более легкое?
— А Мэриголд Лайл уверяла меня, что вы берете одежду хорошего качества, — сказала достопочтенная мисс Фрэнсис Брент-Бротон обиженно-надменным тоном.
— Наш магазин специализируется на оригинальных моделях дневной и вечерней одежды. Мы берем и старые платья, главное, чтобы ткань была хорошей.
— Как странно, — фыркнула Фрэнсис и исчезла в глубине гардеробной.
Фейт украдкой посмотрела на часы. Почти три. Вечеринка назначена на шесть. Мисс Брент-Бротон позвонила сегодня утром, и сначала Фейт хотела отклонить ее предложение. Ей нравилось искать сокровища на уличных рынках и в комиссионных магазинах, но ездить по домам она не любила. Забирая остатки былой роскоши у тех, кто когда-то был богат, она чувствовала себя почти стервятницей. Но затем Фейт сказала себе, что ради дела надо отбросить сентиментальность, тем более что Руфус предоставил в ее распоряжение свой фургон. К тому же, ее привлекал шанс отыскать какую-нибудь изысканную вещицу.
