— То есть вы позволяете этому садисту Линфилду вымещать злобу на маленьком мальчике?
— Поосторожнее в выражениях, Мальгрейв. — Напускное добродушие Манди вмиг улетучилось. — Мистер Линфилд — ценный член коллектива. Он преподает в Хитервуде уже восемнадцать лет. А вы не проработали и года. — Капитан Манди взял трубку и принялся выбивать из нее золу. — Вы ведь, кажется, долго прожили за границей? — В его устах это прозвучало так, как будто Джейк переболел заразной болезнью. — Боюсь, вы недостаточно цените английскую систему образования. Нам завидует весь мир. И мальчики сами предпочитают порку, — самодовольно добавил Манди. — Они говорят, что такое наказание легче перенести.
Во Франции, накануне высадки союзнических войск, Джейк выследил одного человека. Железнодорожный служащий, сотрудничавший с нацистами, пытался скрыться, но Джейк шел за ним по пятам, как за зверем, и наконец поймал. А затем перерезал ему горло.
Он настиг Линфилда, когда тот возвращался из церкви с молитвенником в руках. До конца весеннего семестра оставалось две недели, и все молились за успех школьной команды по регби в последнем матче этого сезона. Джейк догнал его в небольшой рощице между церковью и школой.
— Нам надо поговорить.
Линфилд торопливо засеменил по траве, усеянной яркими цветами чистотела.
— У меня нет времени для разговоров, Мальгрейв.
— Это не отнимет много времени. Я хочу поговорить о Джордже Зелински.
— С алгеброй у Зелински нормально, но геометрические теоремы он усвоил недостаточно хорошо…
— Не трогайте его, Линфилд. Оставьте мальчика в покое. Если у вас руки чешутся, выбирайте кого-нибудь более подходящего вам, хотя бы по росту.
— А если я не соглашусь? — Линфилд начал задыхаться. Его слова прерывались отчаянными попытками сделать вдох. — Что вы тогда сделаете, Мальгрейв?
Джейк пожал плечами.
— Убьете? Вы меня убьете?
— Возможно, — сказал Джейк, понимая, что не сделает этого.
Он не сможет даже прикоснуться к Линфилду. Эта маленькая, прилизанная, почти лысая голова, эти руки с синеватыми венами вызывали отвращение.
— Оставьте Джорджа в покое. В нашей ссоре он ни при чем. — Джейк повернулся и пошел прочь.
— Что, пошел искать утешения у своей шлюхи? Своей шлюхи и ее ублюдка?!
Джейк резко повернулся. Сердце тяжело стучало. Глаза Линфилда радостно блеснули.
— Значит, это правда. Этот ребенок — незаконнорожденный. Я всегда это подозревал. — Линфилд встряхнул складки своей измятой мантии. — Ну-ну. Вряд ли это понравится капитану Манди.
Джейк стоял под деревьями и бессильно сжимал кулаки, слушая, как стихают звуки тяжелого дыхания удаляющегося Линфилда.
Он рассказал обо всем Мэри. Он не мог поступить иначе. Она выслушала его молча, с каменным лицом, и затем сказала:
— Ты не виноват, Джейк.
Но он считал, что виноват. Все, что произошло, было его виной. Если бы в прошлом году он не набросился на Линфилда за то, что тот ударил ученика, если бы он отвернулся и ушел, как делали все остальные, ничего бы не случилось.
Через два дня Мэри сказала ему, что ей предложили место в школе в Уэльсе. На мгновение ее защитная скорлупа дала трещину, она коснулась его руки и осторожно спросила:
— Ты напишешь мне, Джейк?
Он не ответил. Он знал, что снова произошло неизбежное. Он потерял Мэри, как терял все, что было важным в его жизни. Ничто не длится долго: он понял это давно, во время поездки на велосипеде через Францию жарким трагическим летом 1940 года. Он видел, что Мэри ждет ответа, но отодвинулся от нее и отвернулся к окну. Через некоторое время с грохотом хлопнула дверь.
Глава тринадцатая
Как-то в апреле в среду после обеда они поехали в свою гостиницу в Бэттерси. Запах вареной капусты в холле, скользкое покрывало горчичного цвета. Все, казалось, было прежним, но Фейт чувствовала: что-то изменилось. Они оба словно стремились отчаянно доказать, что все еще находят удовольствие и в пребывании здесь, и друг в друге. Доказать, что осталась страсть, потому что страсть оправдывает все.
Завернувшись в простыню, Фейт подошла к окну. В лучах весеннего солнца крохотный садик, который удивлял ее зимой, казался просто безобразным, символизируя лишь отсутствие надежды.
— О чем ты думаешь? — спросил Гай.
— О том, стоит ли нам продолжать встречаться.
Слова вырвались прежде, чем она успела сдержать их.
— Фейт… — Он сел на постели.
— Прошло пять недель. Пять недель, Гай, — я считала их, — с тех пор, как мы провели вместе более получаса.
— Прости, дорогая. — Он подошел к ней и положил руку на плечо, но она не обернулась. — Ты ведь знаешь, что я должен соблюдать осторожность. В тот раз, когда Оливер…
— Я знаю. Конечно.
Она вспомнила неприятное ощущение, которое испытала, когда на следующий день после исключения Оливера из школы Гай сказал ей по телефону: «Элеонора разыскивала меня весь день… по счастью, она была слишком расстроена, чтобы задавать вопросы».
— Но я устала от необходимости соблюдать осторожность, — тихо проговорила Фейт, так тихо, что Гай не услышал.
Он начал одеваться у нее за спиной.
— В августе Элеонора уезжает с Оливером на две недели. У нас будет куча времени, — примирительно сказал он.
— Дело не в этом, Гай.
— Тогда в чем? — спросил он. — Или твои чувства изменились?
— Я все еще люблю тебя, Гай, — сказала Фейт. — Я всегда буду любить тебя.
«Но в этом больше нет радости, — добавила она про себя. — Только одиночество, угрызения совести и страх».
Гай обнял ее за талию.
— То, что никому не причиняет вреда, не может быть плохо.
Знакомое старое заклинание, но даже оно звучало неубедительно.
— Но как мы можем быть уверены в этом? — воскликнула она. — Мы не можем, Гай! Нам повезло в прошлый раз, вот и все! Мы так легко могли попасться…
— Но ведь не попались. Не попались! — Гай привлек ее к себе и начал целовать. В его прикосновениях чувствовалось отчаяние. — Не говори о разрыве, умоляю, Фейт. Ты так нужна мне.
Он крепко обнял ее, щека к щеке, и замер. Только вздымалась и опускалась его грудь.
— Мы принадлежим друг другу, — прошептал он. — Навсегда. Ты не забудешь об этом?
Поначалу новая школа не понравилась Оливеру. Это было ничем не примечательное здание из красного кирпича на оживленной лондонской улице, где администрация пыталась перенять систему обучения в частной школе — школьные цвета, гимн и прочее, — но из-за отсутствия финансов и твердости взглядов все выглядело лишь жалкой копией. Учеба не вызывала проблем — в классических дисциплинах Оливер был впереди всех, в естественнонаучных немного отставал. Одноклассники его были скорее тупы, чем неприятны. На уроках он по большей части скучал, но так было и в Уайтленде. Так что если бы школа имени короля Эдварда VI не была бы навязана ему отцом в качестве наказания, Оливер не имел бы ничего против.
