— Дело в том, — медленно проговорила Фейт, — что я не понимаю, почему ты украл шарфик. По правде говоря, мальчики редко заходят в наш магазин, разве что перед Рождеством, выбирая подарки. — Она прищурила глаза. — Так в чем же дело? Ты хотел его подарить?
Он молча кивнул.
— Своей подружке?
— У меня нет подружки.
— Тогда кому?
В глазах мальчика заблестели слезы. Фейт приняла решение. Через дорогу было маленькое кафе — более подходящее место для разговора, чем тротуар.
— Давай поговорим в спокойной обстановке. Ты ведь любишь глазированные булочки и «Тайзер»,
[47]
Оливер? Я очень люблю.
Фейт сделала заказ официантке, давая Оливеру время прийти в себя. Она помнила, как однажды в детстве — ей было лет восемь — она потерялась в Мадриде. Тогда она боялась не только того, что не найдет дорогу, но и расплакаться на глазах у посторонних. Наконец Оливер перестал кусать губы и принялся потягивать газировку через соломинку.
— Расскажи, кому ты хотел подарить этот шарф.
— Маме. Чтобы подбодрить ее.
— Она больна?
Мальчик покачал головой. У него были золотистые волосы, которые блестели, как шелк.
— Мама и папа… — Он снова моргнул и уставился в стол. — Они часто ссорятся.
Слова были еле слышны.
— Бывает, что взрослые ссорятся, — мягко сказала Фейт. — Но это не значит, что они не любят друг друга.
— Они все время ругаются! Я ненавижу это! Для меня это как… — Он запнулся. — Просто ненавижу, и все.
Он начал отрывать кусочки от булочки. Глядя на него, Фейт вспомнила, что чувствовала она сама, когда Ральф и Поппи ссорились. Болезненное, паническое ощущение, страх, что весь ее мир, краеугольными камнями которого были, конечно же, родители, сейчас рухнет.
— Вчера вечером был настоящий скандал. — Оливер подобрал пальцем капли глазури, упавшие на тарелку. Было видно, что он старается говорить как можно более небрежно. — Мы с дедушкой включили радио почти на полную громкость, но нам все равно было слышно.
— Бедный Оливер. Значит, сегодня утром твоя мама была расстроена…
— Она плакала.
— Она плакала, и ты хотел чем-то порадовать ее?
— Да. — Он снова опустил глаза в тарелку и прошептал: — Понимаете, это я во всем виноват.
Фейт забыла про шарф. Ей вдруг стало до боли жаль этого мальчишку.
— Ты не виноват, Оливер, — сказала она. — Детям часто кажется, что родители ругаются из-за них, но это не так.
— Вы не понимаете. — Он поднял полные отчаяния глаза. — Я совершил ужасный поступок.
— Что бы ты ни сделал, Оливер, я уверена, что это не было настолько ужасно, — твердо сказала Фейт. — Ты всего лишь…
— Меня исключили из школы.
Его слова прозвучали как удар. «Меня исключили из школы». Фейт осторожно поставила на стол стакан и сплела пальцы, чтобы остановить дрожь в руках. Оливер, думала она. Тринадцать лет. Исключен из школы. Стащил шарфик в магазине…
— Вот видите, — с вызовом сказал он. — Я же говорил, что это ужасно.
— Тебя исключили за воровство?
Вызов в его глазах сменился стыдом. Он опустил голову.
— Поэтому я дома. Раньше я учился в интернате. А теперь папа настоял, чтобы я пошел в местную школу. Мама этого не хотела. Я сам во всем виноват.
— Оливер, — осторожно проговорила Фейт. — Как твоя фамилия?
Но она знала ответ прежде, чем услышала его.
— Невилл, — сказал он.
Фейт не могла сразу вернуться в магазин — не хотела, чтобы Кон увидела ее опрокинутое лицо. Она уселась на соседнем пустыре, наблюдая за бабочками, порхающими среди высокой травы. Из земли поднимались высокие стрелы еще не расцветшего кипрея. Фейт прижала колени к подбородку и сказала себе: «Все кончено».
Вообще-то, она еще несколько месяцев назад поняла, что конец близок. Но ей не хватало храбрости нанести решающий удар, поставить точку, оборвать последний вздох. Это была медленная смерть, не из-за недостатка любви, а из-за нехватки воздуха. Фейт поняла, что любовь не может существовать в таком изолированном виде, ей нужны другие люди, другие места, энергия для подпитки. Хитрости и уловки, с самого начала сопровождающие их с Гаем роман, множились, а не уменьшались. А любовь не может зиждиться на обмане, поскольку ложь отравляет все.
Фейт спрашивала себя, действительно ли любовь к Гаю предопределена ей судьбой. Простодушная, бесхитростная влюбленность ее детства не казалась ей опасной. Быть может, это неестественно затянувшееся девичье увлечение просто связывало ее со счастливым прошлым? Что, если ей просто не хватало храбрости начать все заново, приняв мир, преображенный войной и событиями в ее семье?
Вечернее солнце ласкало ей плечи и макушку. Фейт немного успокоилась. Долгие месяцы неопределенности и сомнений закончились. Ей осталось сделать последний трудный шаг и затем начать другую жизнь. Она не знала, как будет жить без Гая, но понимала, что должна.
Он позвонил ей на следующий день, вечером. Взяв трубку, Фейт сказала:
— Гай, нам надо встретиться.
По ее тону он догадался, что что-то произошло.
— Где?
— В нашем кафе, завтра, в обеденный перерыв.
Когда она пришла, Гай уже ожидал ее. В кафе было еще только трое посетителей: старик в кепке перед чашкой чая и два парня с прилизанными волосами, в кожаных куртках.
Увидев Фейт, Гай встал.
— Ты пришла сказать мне, что все кончено.
Она уже сотню раз проговорила в мыслях то, что должна сказать, но сейчас, глядя на него, не могла найти слов.
— Я знаю, тебе надоело скрываться, и мне тоже, но…
— Гай, — перебила его она. — Гай, Оливер приходил в магазин.
Он побледнел. Подошла официантка, Фейт схватила меню и заказала первое, что попалось на глаза. Когда они остались одни, он прошептал:
— Оливер? Мой Оливер?
Фейт кивнула. Сейчас, глядя на Гая, она ясно видела сходство между отцом и сыном. Цвет волос и глаз отличались, но тонкие черты Оливер уснаследовал именно от Гая. И в его лице была та же скрытая страстность.
— Как? Я не понимаю… — Гай вдруг изменился в лице. — Он знает?
— Оливер рассказал мне, что ему нравится Сохо — он часто бродит здесь после уроков. — Фейт покачала головой. — Он не знает о нас. Но он нашел карточку с адресом магазина в твоем бумажнике.
— Я сохранил ее. В тот первый раз, когда я купил шарф… я не смог ее выбросить…
Официантка поставила перед ними две тарелки: гренки с сыром и яичницей.
