– Могила, – отрубил Родион.
Упоминание им ямы, в которую помещался ящик с особью, завершившей свой жизненный цикл, было одной из неофициальных форм торжественного обещания. Поскольку особь, жизненный цикл которой по любым причинам прервался, полностью теряла способность производить звуки, слово, обозначающее яму, в данном контексте можно было перевести, как «буду молчать, как ящик с трупом, засыпанный грунтом в яме».
Рахметов зачем-то покрутил вокруг отростком головы, словно поблизости мог находиться враждебный самец, который своими хрящевыми рефлекторами жаждал поймать выданную Рахметовым и предназначенную только для Родиона информацию:
– Представь себе некое очень тайное сообщество людей, которые собираются по вечерам в тайном месте для массовых оргий, наподобие древнеримских сатурналий, все присутствующие в масках, как на машкераде, но при этом полностью раздеты. Из одежды на них только подобие конской сбруи. А некоторые из присутствующие хлещут других кожаными плетьми-семихвостками.
– Помилуй, Рахметов, это же бред сивой кобылы!
– И потому станет пользоваться оглушительным успехом!
– Да отчего же? Ну, хлестать других еще ладно, но кто же в здравом уме даст себя бить да при этом вздумает платить за это?
– А мне как раз кажется, что таковых будет немало. Я даже полагаю, что придется мне за деньги нанимать тех, кто будет хлестать, а вовсе не тех, кого будут истязать… Главное, объяснить людям, что так они помогают угнетенным массам и готовятся к революции.
– Да при чем тут революция?
– При том, что революция есть страстное желание всех! Это как мода. Помнишь, в осьмнадцатом веке какие были нелепые костюмы? Однако ж их все носили. И если модно будет ходить на оргии и самоистязаться там, весь свет будет ходить как миленький.
– Ходить-то будет. Но самоистязаться? Ведь больно же. Люди врачей боятся, а ты…
– Но это же все будет не всерьез, разумеется. Мягкие плетки, никаких рассечений. Только массаж, даже мягче, чем от моих гвоздей – покраснеет кожа, как в бане и все. Разгорячатся люди слегка. А потом получат натуральную оргию. Думаю, попервоначалу мне придется наряжать в маски проституток, чтобы изображали из себя курсисток и купеческих дочек. А потом уже и настоящие госпожи втянутся… Ты только представь. Полумрак, свечи, шампанское, кругом красные революционные полотнища, в углу средневековая дыба. Есть также помещение для умывальни и туалета. И ночные кареты привозят сюда втайне весь высший свет столицы!
– Замах у тебя… Погоди! Ты сказал, наймешь проституток… – Родион вспомнил бледное измученное лицо Сони. – А сколько бы ты согласился платить проститутке за такой спектакль?
– Ну, я думаю, до пяти рублев, не более.
– Пять рублев! – ахнул Родион. – И когда же ты планируешь начинать?
– Ну, думаю, через полгодика, когда станет иссякать финансовый ручей от гвоздей, не ранее. Зачем забивать курицу, которая еще несется? К чему мне конкурировать самому с собой?
– Ты циничен… А скажи, ты сам-то веришь в справедливость революции и сочувствуешь ли угнетенному народу?
– Какая разница? – Самец Рахметов на секунду приподнял вверх бугры, из которых росли его передние конечности. – Сказать я могу по-всякому. Но как ты узнаешь, что думаю я на самом деле? Ты же знаешь, чужая душа – потемки. И потому узнать, что человек думает на самом деле, не представляется возможным. И мне кажется, даже в будущем врачи не смогут точно устанавливать, что мыслит человек на самом деле. Но даже если и смогут, разве это что-то изменит? Ведь человек может думать и искренне ошибаться. Он может говорить, что сочувствует революции и народному счастью, а сам вовсе не сочувствовать ему, но действовать при этом так, чтобы реально приблизить это общее счастье. И тогда какая разница, сочувствует ли он внутри себя или нет, если его действия направлены во благо всем? Кого волнуют его личные переживания? Это его личное дело и только! Судить-то надо по делам!.. А может быть и так, что человек говорит, будто сочувствует революции, и на самом деле ей сочувствует, но его реальные действия направлены только на получение своекорыстного интереса. И какая радость народу от его сочувствия и того, что он искренне переживает за народ, но ничего для него не делает?
– Это верно, – кивнул молодой самец головой, в нижней части лицевой стороны которой еще не начала расти шерсть.
– Теперь представим себе, что человек не сочувствует революции, но говорит, что сочувствует, а все его действия направлены против революции. Имеет ли какое-то значение его несочувствие? И имеют ли какое-то значение его слова о сочувствии?
– Нет, конечно.
– Еще какие могут быть варианты?.. Человек искренне не сочувствует… нет, сочувствует!., сочувствует революции, но сам при этом говорит, что э-э… тоже сочувствует, а действует так, что вредит… Так, подожди, я запутался. У нас есть три параметра – слова, мысли и действия. То есть разных вариантов может быть… может быть…
– Погоди, щас… – Родион рукояткой черпалки на мягкой деревянной горизонтали пищевой станины начертал трехпараметрическую таблицу и стал крестиками и черточками отмечать различные состояния каждого из параметров. После чего подсчитал получившиеся строки: – Восемь! Восемь разных состояний. Значит так… Сочувствовать революции, признавать это и действовать во благо ей. Сочувствовать, признавать, но не действовать. Сочувствовать, не признавать, действовать. Сочувствовать, не признавать, не действовать. Не сочувствовать, признавать, действовать. Не сочувствовать, не признавать, действовать. Не сочувствовать, признавать, не действовать. Не сочувствовать, не признавать, не действовать. Восемь!
– Ага… И из них нас интересует только то, что действует во благо народа и революции. То есть половина возможных вариантов.
– Да, но при том человек, который не сочувствует революции, признается в этом и не действует во благо революции вызывает у меня большее уважение, чем человек, который революции сочувствует, но ничего для нее не делает.
– По мне они оба одинаково бесполезны. Что тогда проку от них?
– Проку нет, конечно, но…
– Что «но»?
– Ты прав, наверное. «По делам их узнаете их», кажется так…
– А вот как ты думаешь, я сочувствую революции или только говорю об этом? – спросил Рахметов.
– Не знаю.
– Ответ неправильный! Мы же только что условились, что это совершенно неважно. Важны дела!
– Ах, да, извини… Тогда так: если твои дела позволяют тебе и зарабатывать, и продвигать революцию, значит, ты объективно полезный человек, – поправился молодой самец Родион. – А мысли твои совершенно неважны.
– Да и непроверяемы в принципе!.. Так что давай выпьем за это.
– Давай. За великое открытие!
Самцы всосали в пищевые тракты небольшое количество наркотика из прозрачных емкостей, после чего Рахметов издал кряхтящий звук, а Родион приблизил к эпителию кусок пищевой протоплазмы и втянул воздух, стараясь почувствовать кислый аромат куска.
