– В первом классе вас возьмут. Где вы видели, чтобы рабочие ездили первым классом?
– Действительно. Швейцарские привычки. Необходимо избавляться от буржуазных привычек, как вы считаете, а?
– Необходимо, товарищ Николаев.
– Именно, что Николаев! Именно! Наконец-то вы привыкли!.. И вот этот товарищ Николаев завтра поедет в кабине машиниста, как простой рабочий, простой помощник машиниста. Никто не будет искать меня на паровозе.
– Что, и уголь будете лопатой кидать?!.
– Ну, не до такой степени, конечно. Уголь будет кидать второй помощник машиниста, а я поеду первым. Нужно только хорошенько заплатить товарищам.
– Это без вопросов, заплатим. Но лаковые ботинки придется снять. Попробую завтра достать вам что-нибудь более пролетарское.
– Уж постарайтесь, голубчик… А когда мы придем к власти, у каждого пролетария будут лаковые ботинки на выход и бутылка шампанского в буфете, это я вам гарантирую! А туалеты мы будем строить из чистого золота!
– Эк тебя развезло-то с полбутылки…
– Что?
– Да нет, ничего… Верно все говорите, товарищ Николаев! И туалеты построим, и срать золотом будем… Поспать вам надо. До утра все пройдет…
Заходящее светило пробивалось последними электромагнитными щупальцами сквозь световой проем харчевни, мило играя отблесками в стеклянных емкостях с наркотиком. Эти натуральные отблески мешались с искусственными, которые посылались окисляющимися жировыми цилиндрами, во множестве стоящими там и сям в полутемном помещении, предназначенном для поглощения ротовыми полостями кусков органики.
Седая шерсть на голове старого самца благородно отливала белым, а в это время в уединенном специализированном помещении отливала Анна, которая специально проникла туда, чтобы сбросить жидкую энтропию. Она не сообщила брачному партнеру, куда и с какой целью отправилась, поскольку тема сброса энтропии была табуирована, то есть отнесена к области бессмысленных запретов. Если особь во время какого-либо совместного мероприятия вдруг чувствовала изнутри организма сигнал о необходимости срочного сброса энтропии, она делала заявление о необходимости непродолжительной отлучки и удалялась, никак при этом не обозначая истинное положение вещей.
Избавившись от ненужных веществ, организм Анны почувствовал облечение и вернулся к месту временной дислокации с целью продолжения процесса загрузки в нутро небольших объемов пищевой протоплазмы. Самец бросил короткий взгляд на подошедшую самку, убедился, что к месту поглощения негэнтропии подошла именно она, а не чужая особь, и вновь сфокусировал органы зрения на белом диске из термообработанный геологической породы, на котором лежала термообработанная плоть дикой животной породы.
– Как тебе оленина, Анна?
– Корова она и есть корова.
– Не скажи, Анна. Есть в оленине своя прелесть. Я даже не могу это передать словами…
Самец был прав: ощущения гнездились в глубинах мозга, а словами ведала кора. Поэтому логические рассуждения и абстрактные категории словами передавались прекрасно, а физические ощущения лишь примерно обозначались. Но поскольку самцы и самки, будучи созданиями животными, руководствовались в жизни преимущественно инстинктивными импульсами, а поведение особей в социальной среде требовало вербальных объяснения, с помощью слов придумывались объяснительные модели, которые чаще всего к истинным, глубинным причинам поведения особей никакого отношения не имели. Так, моделью патриотизма прикрывались территориальный и стадный инстинкты, заботой о будущем словесно прикрывался инстинкт родительский, на половой инстинкт накручивалась романтически-любовная культурная вязь.
– Как тебе Гельсингфорс?
Анна на секунду приподняла бугры, из которых отрастали ее передние конечности.
– Очень напоминает Питер. Только все какое-то маленькое. Немасштабное.
– Естественно. Одни архитекторы строили. И с масштабностью ясно: провинция не может быть масштабнее столицы.
– Но все-таки мне грустно отсюда уезжать. Здесь тихо и спокойно. А там опять начнутся проблемы.
– Ключ к решению всех твоих проблем в твоих руках, Анна.
Мелкие мимические мускулы в лице Анны изобразили страдание:
– Да пойми же ты, я не могу с ним расстаться! Я люблю его.
– Анна! Мы живем в обществе. А не в лесу. И мы не можем быть свободными от общества. Поэтому в жизни мы не можем получать одни удовольствиями, у нас есть еще и обязанности.
– Я понимаю, но…
– Нет! Не понимаешь. Твоя связь стала слишком открытой, и это вызывает пересуды. Мне придется с тобой развестись. И тогда ты не увидишь больше ребенка. Я знаю, ты хотела бы получить и то, и другое – и выйти замуж за этого Вронского, и взять с собой Сережу. Но это невозможно. К тому же еще совершенно неизвестно, согласится ли Вронский жениться на тебе. Зачем ему это нужно? Так он имеет все, а женившись, вдобавок к приятной стороне дела получит нагрузку ответственности.
– Что ты такое говоришь! Я сейчас заплачу… Ты хочешь, чтобы я плакала?
– Типичная женская реакция. Вместо того чтобы думать, они начинают плакать… Предлагаю поменять порядок действий. Ты сначала подумай, а потом поплачь над принятым решением. Потому что плакать придется в любом случае.
– Я не смогу с ним расстаться.
– С кем из них?
– Ни с кем. Сережа – мой сын, ты не можешь так поступить!
– Я думаю прежде всего о сыне. Именно поэтому я так поступлю. Не ломай ему жизнь. И твои материнские чувства здесь ни при чем, потому что ничего с твоим сыном не случится, ты прекрасно это знаешь. Ты прекрасно знаешь, что он будет жив и здоров, окончит гимназию, поступит в университет, а может быть, изберет военную службу. Но в любом случае все у него будет хорошо. Так что твои материнские чувства могут быть совершенно успокоены: ребенок будет в безопасности.
– Я не сомневаюсь, что ты сможешь ему обеспечить… Но я должна его видеть. Я не могу.
– В том-то и дело, что ты заботишься только о себе! Ты хочешь его видеть не для того, чтобы опекать, потому что всю нужную опеку я смогу ему обеспечить. Ты хочешь его видеть только потому, что общение с ним доставляет тебе радость. И не более того.
Самка хотела возразить, что это не так, но не смогла, поскольку поняла, что самец прав – ее чувствилище действительно получало большое удовольствие от общения с пометом, выродившимся из ее тела, а жизненной необходимости для выхаживания потомства в этом общении уже не было. Ее не стало практически с рождения, поскольку после отторжения организмом самки помета питание новому организму начинало поступать уже не по гибкому шлангу пуповины, а в виде водно-жировой эмульсии из молочных желез самки. Но на практике высокоранговые особи своих детенышей сами не кормили, предпочитая нанимать для этого неинтересного дела низкоранговых самок, недавно родивших. Это делалось также и в целях привлечения самца: дело в том, что после периода кормления детеныша из молочных желез последние имели обыкновение отвисать приблизительно до середины брюха и переставали привлекать самцов.
