– Не сумлевайтесь, товарищ, все передали. – Командир машины повернулся к одной из низкоранговых особей, которые суетились внутри тесного пространства и сказал ей:
– Все, Ваня, свободен. Свою долю получишь, когда вернемся.
Затем командир повернул кругляш головы к другому низкоранговому самцу:
– Один покидаешь. Деньги получишь, как договаривались…
Именумый Ваней спрыгнул вниз и, обогнув пыхтящую конструкцию, прошел вдоль состава и исчез. Его бы мог заметить Рахметов, если бы не смотрел совершенно в другую сторону.
Рахметов, расположив тело в вагоне второго класса, из светового проема вел наблюдение за совсем другим молодым самцом, который был одет в длиннополую искусственную шкуру и которому Рахметов поручил доставку в столицу важного, но нелегального груза.
– Нам лучше держаться в поезде поврозь, как незнакомые люди. Для конспирации, – еще накануне сказал Рахметов Родиону. Тот согласился. А что он еще мог сделать? Тем паче, что это было на руку и самому Родиону.
И вот теперь Рахметов видел, как Родя, обливаясь потом и немало кряхтя, сам втаскивал два больших тюка с пиратскими носителями в вагон третьего класса, несмотря на то что опять-таки накануне Рахметов дал ему трехалтынный на носильщика. «Сэкономить решил, собака», – понял мозгом Рахметов.
Он просканировал перрон на предмет конспиративной безопасности, и ему показалось, он заметил подозрительно знакомую узкую спину, мелькнувшую на перроне и быстро пронесшуюся в сторону вагонов первого класса, держа объемистый, но явно не тяжелый ящик. Рахметов даже не понял, кто это был, поскольку его мозг был занят более важным делом – обдумыванием предстоящего выполнения задачи.
Между тем особь, показавшаяся Рахметову знакомой, действительно была таковой. Она, энергично дергая нижними конечностями, быстро перемещала туловище по перрону и в спешке слегка задела округлой выпуклостью, из которой росла передняя левая конечность, самку Анну за аналогичный выступ.
– Простите, бога ради… Ох, Анна!
– Базаров?!. Какими судьбами?
– Странно было бы, если бы меня тут не было, если все здесь собрались!
– О чем вы, милый друг?
– Понимаете, в Гельсингфорсе всегда в это время проходит встреча любителей природы. Одновременно для них устраивается ярмарка экспериментального материала. – Базаров слегка приподнял объемистый ящик с равномерными отверстиями. – Вот, купил. Если захотите присоединиться, всегда буду рад.
– Что это?
– Как что? Лягушки. Самые лучшие экземпляры.
– Боже мой!..
– Дома положу на ледник в погребе, они уснут. И кормить не надо… А вы не знали, про гельсингфорский симпозиум? Он проходит здесь каждый год. Приезжают любители природы со всей Европы. Очень много французов. Чрезвычайно любознательная нация… Кстати, встретил здесь вашего гувернера, который с Сережей сидит…
– Что вы говорите?..
Базаров вновь приподнял емкость:
– Не хотите посмотреть?
– Нет уж, увольте, Базаров. Я такое смотреть ничуть не желаю.
– Зря. Все экземпляры чудные. Лично каждую отбирал. Также купил себе новый скальпель и увеличительное стекло… Давайте я вам все же покажу!
– Нет-нет! Меня уже ждет муж. – Анна быстро шагнула в тамбур. – Прощайте.
– До свидания, Анна Аркадьевна! А я как раз еду в соседнем вагоне… Увидимся в Питере.
Резкий звук разнесся по перрону, это низкоранговая особь в стандартизированной искусственной шкуре ввела металлический стержень в соприкосновение со стенками металлического же сосуда, перевернутого отверстием вниз и висящего на специальном кронштейне неподалеку от адской машины. Частота колебаний стенок сосуда при этом была такой, что лежала в диапазоне восприятия большинства особей, кроме тех, у кого были органические поражения воспринимающих органов.
Следующим звуком было громкое шипение перегретого оксида водорода, вырывающегося в виде газа из адской машины. Железный реактор на цилиндрах с грохотом двинулся по направляющим и повлек за собой деревянные емкости вагонов, содержащие шевелящиеся тела особей, как хрупкая раковина улитки содержит мягкую плоть ее склизкого тельца.
Путь по направляющим был неблизким, но чем меньшее расстояние отделяло Анну от ее родного жилища, от столицы, от Вронского и детеныша Сережи, тем большее беспокойство испытывала самка. Здесь в Гельсингфорсе, вдалеке от возбудителей проблем, она отвлеклась, но теперь вместе с раздражителями надвигались и проблемы.
Два сильнейших инстинкта раздирали психическую сферу Анны, ограниченную стальными скобами социальных предрассудков – материнский инстинкт и инстинкт половой. Оба эти инстинкта были родственными и предназначенными для одной задачи – сохранения вида. Но социальность ввела их в противорчение. Организм самки чувствовал, что от самца Вронского может принести много качественного здорового потомства и потому в ответ на раздражитель, коим был Вронский, вырабатывал сильнейшие эмоции, которые запускались веществами, сходными по химической структуре с наркотическими, и по этой причине справиться с ними Анна не могла. Разрыв этой связи принес бы ей сильнейшие муки абстиненции, и рвать ее Анна не желала. С другой стороны, уже произведенное потомство по кличке Сережа привязывало к себе Анну не менее сильной эмоциональной зависимостью, разрыв которой также причинил бы ей изрядные страдания. Но в рамках социальной системы конфликт не имел решения.
Конфликт внутри головы нарастал. Анна решительно не могла расстаться ни с одним из своих развлечений! Поэтому она решилась…
Самка встала и, сжимая мускулы грудной клетки, одновременно начала шевелить толстым мышечным отростком внутри ротовой полости, модулируя струю воздуха, продуваемую через ротовую полость легочными мехами:
– Душно, пойду на площадку подышу.
– Может быть, ослабить тебе корсет? – производя аналогичные манипуляции со своим организмом, поинтересовался Каренин.
– Не стоит.
– Я провожу тебя…
Когда они ехали в Гельсингфорс, Анна уже провела разведочный рейд и обратила внимание на удобную площадку между вагонами, где внизу страшно мелькали деревянные балки, на которых лежали направляющие. Анна отметила, что в щель между вагонами как раз поместится организм. И теперь она решительным шагом, почти бегом, с трудом сдерживая рыдания, направлялась туда.
По мере приближения к Санкт-Петербургу самец Рахметов испытывал все большее беспокойство. Ему казалось, что времени остается все меньше и что он может не успеть выполнить трудовое задание. С другой стороны, он не хотел действовать и раньше времени, справедливо рассуждая, что любое экстремальное происшествие может вызвать остановку состава. И лучше если это случится поближе к конечной цели, нежели в диких лесах. Наконец он решился и, придерживая через слои искусственной шкуры инструмент исполнения, пошел вдоль состава к голове.
