— Инна, я вас провожу, — из-за спины начала было продюсерша, но та ответила быстрой улыбкой и повернулась спиной, что означало — подожди, не мешай.
Звонил муж, два месяца назад превратившийся в бывшего. То есть развели их вчера, а два месяца назад он решительно объявил ей, что «все кончено».
До этого он тоже говорил «кончено», но не уходил, а два месяца назад ушел.
— Привет, — сказал он озабоченно, — ты где? В Москве?
— В Москве.
— Ах да! — спохватился он. — Только что по телевизору видел!
— Ну и как тебе программа?
— Я не стал смотреть, — с готовностью признался он, и она моментально поняла, что телевизор был упомянут специально ради того, чтобы сказать ей, что он «не стал смотреть» — переключил на футбол.
— Ну и как тебе футбол?
— А? — переспросил бывший муж, немного растерявшись. — А, ничего. Все в порядке. Слушай, Иннуль, а где мой костюм? Ну, знаешь, с жилеткой? Что-то я его не могу найти, а Анька, зараза, смылась.
«Зараза Анька» — домработница — смылась неспроста.
«Я его если увижу, Инна Васильевна, — чуть не плача сказала она, перед тем как Инна уехала в „Останкино“, — я ему в рожу вцеплюсь! Вам же хуже будет. Отпустите меня, а?!»
Инна ее отпустила, и бывший муж собирал теперь свою часть «совместно нажитого имущества» в полном одиночестве.
Нелегко ему, бедняге, подумала Инна.
Всю жизнь за ним ухаживали — сначала мать с бабкой, потом первая жена, потом она, Инна, а теперь вот «новая счастливая семейная жизнь» подключилась. Но так как «новая счастливая» не могла ухаживать за ним в Инниной квартире, пришлось ему самому трудиться, и, как видно, от непосильного труда он уже изнемог. Собирать вещи, когда ни разу за всю жизнь не поинтересовался, где они лежат, — вот, черт побери, задача!..
Зато Инна все хорошо знала — про костюмы, май-юг, шорты, двухтомничек Мандельштама, бритвенный прибор, коробку с компакт-дисками — джаз, разумеется! — про два десятка шелковых галстуков и пяток сложных концептуальных фильмов Вуди Аллена и Питера Гринуэя.
Больше от мужа ничего не осталось.
«Давайте я все соберу и у двери поставлю, — с ненавистью предложила Аня. — Он тут нам все перебуровит, если сам собираться станет!»
Но Инна не желала облегчать его и без того веселую жизнь.
«Перебуровит — разберем», — мрачно ответила она домработнице и уехала на съемки.
— Иннуль, где костюм?
— В гардеробе с правой стороны. За твоей зимней курткой, — автоматически ответила она. Продюсерша за спиной разговаривала с кем-то из группы, голос был недовольный.
— Куртку я уже упаковал, — радостно сообщил муж, — а костюм что-то… Подожди, я сейчас посмотрю.
И она стала ждать. Он сказал: «Подожди, я посмотрю», — и она послушалась. Как всегда. Не положила трубку, не отключила телефон, не послала его к чертовой матери.
Ему нравилось, что она так от него зависит. Так слушается. Так переживает.
В последнее время ему еще очень нравилось собственное положение — умница, красавица, начальница, интеллектуалка Инна умоляла его не уходить, «подумать», «попробовать еще раз», обещала, что «все теперь будет по-другому», плакала, не спала, курила, даже подурнела, вот как убивалась!..
А он вовсю и от души играл — разочарованного мужа, задавленного непониманием и неприятием «родной жены», которой давно опостылел холодный семейный очаг, которая «пустилась во все тяжкие», «растоптала», унизила, оскорбила, собственноручно убила «большое светлое чувство» — и получила по заслугам! Он ушел «к другой», которая понимает, разделяет, у которой правильная «система ценностей», и вместе с этой «другой» и ее подходящей системой он вволю наслушается джаза и этнической музыки и с утра до ночи сможет декламировать из Мандельштама — «другая» поймет!
Кларк Гейбл, черт возьми!..
Самое главное, что он и чувствовал себя почти Кларком Гейблом — свободным, чувственным, раскрепощенным, обожаемым женщинами, которые борются за него, и жена — блестящая, умная, высокопоставленная! — проиграла?.. Он выбрал «новую счастливую семейную жизнь», а старую затоптал в пыль, да еще плюнул в самую середину.
— Нашел, — весело сказал он в трубке. Был уверен, что она все еще ждет, и не ошибся. — Он же в мешке, а я так искал.
— Все, Виктор? — холодно спросила она. — Я еще в «Останкино», у меня… дела.
— Ты когда приедешь?
— Не знаю. Не скоро.
— Приезжай, — позвал он. — Давай хоть простимся, как люди!
— Виктор, мы пытались, как люди, и у нас ничего не вышло.
— Это у тебя ничего не вышло. — Он ехидно засмеялся. — Я же тебе говорил, чтобы ты перестала дергаться. Я тебе не нужен, и ты мне не нужна.
— Ты мне нужен, — сквозь зубы сказала она.
Господи, почему она опять позволяет ему втягивать ее в этот нелепый, нескончаемый, кошмарный разговор, который они вели уже полгода!
Ему нравилось слегка подшучивать над ней, натягивать и ослаблять веревку, в которую уже была просунута голова повешенного — ее голова! И она могла точно сказать, когда именно понравилось: когда он заявил, что «все кончено» — как в кино! — а она зарыдала и стала умолять его остаться, и он остался, снисходительный к ее слабостям, обрадованный ее унижением, мужчина-победитель, можно даже сказать, орел-мужчина, в одну минуту отряхнувший с ладоней прах десятилетней совместной жизни.
— …Приехала бы, — говорил он в трубку, — попили бы кофейку, я «Божоле» привез. Посидели бы, Иннуль!
— Витя, если ты не знаешь, где твои вещи, Аня завтра все соберет. Я не приеду.
— Ну, как хочешь. А ты где? Ах да, в Москве!.. Когда улетишь?
— Я не знаю пока. Я только прилетела.
— А что? Дела?
— Дела. Виктор, я больше не могу разговаривать.
— Да брось ты, — сказал он добродушно, — не страдай. На самом деле ты сама во всем виновата. Помнишь, как я…
Но тут она не далась.
Ей некуда бежать — со всех сторон жала стальная клетка, а она была зверем, которого прижимали к сетке, и кололи ножами, и до крови били в ребра и зубы, и еще сапогом в беззащитный живот, но почему-то все никак не убивали до конца — оставляли забаву «на завтра», чтобы опять прийти и опять колоть, и так без конца.
Но на этот раз она не далась.
— Пока, — попрощалась она стремительно. В желудке было холодно и тяжело, как будто она наглоталась речных камней. — Передавай привет нашей молодухе. Скажи, что я ей сочувствую. У нее впереди много интересных и занимательных открытий.
— Ты просто сука, — сказал муж равнодушно, и телефон замолчал.
Инна вытерла ладони о юбку и посмотрела — на ткани остались следы пятерни.
