Наверное. И даже скорее всего — ведь потом случилось то, что случилось, почти на глазах у Инны.
Она поднялась с газет, вышла в коридор, походила, вернулась и посмотрела. Опять походила и опять посмотрела.
Ей было страшно и холодно, зря Аделаида уменьшила отопление.
Что в этих газетах такого ужасающе важного? Гастроли Витаса в Омске, которые давно закончились, если вообще состоялись? Похищенное чучело медведя? Семейная драка пенсионеров?
Остальная информация была в том же духе. Ничего криминального не было в ней, кроме побега маньяка из сумасшедшего дома и все той же пенсионерской драки!..
Тогда что? Что?!
Она ходила и думала, думала и ходила.
За окнами быстро и безнадежно темнело, и Инна, проходя мимо выключателя, зажигала и гасила свет. Когда свет зажигался, окна как будто чернели и проваливались, а когда гас — начинали синеть.
Что еще может быть в старых газетах, кроме никому не нужных историй и фамилий журналистов?
Ничего. Ничего.
Проходя мимо выключателя, она опять зажгла свет и посмотрела на газетное поле.
Фамилии?.. Фамилии журналистов?!
«Ты, Инна Васильевна, всех журналистов знаешь…»
«Ты, Инна Васильевна, прессу попридержи…»
Она бросилась на колени и проворно поползла, считывая фамилии. Их было много — разных, знакомых и незнакомых, московских и местных.
Инна знала, что, как правило, номер делают три человека, ну, в крайнем случае пять, а два десятка имен — вольные фантазии на тему собственного имени, или никак не связанные с собственным именем, или просто стеб. Фекла Безродная, Федор Бурков, Фелиция Брасси и Фрида Борн — суть Аня Гулькина, высоченная, патлатая и рассеянная, и по рассеянности то и дело поедающая чужие булки и выпивающая чужой кофе, мастерица разгромных политических статей и сложных экономических обзоров.
Примерно на середине газетного поля Инна сообразила, что просто так читать фамилии нет никакого смысла, их надо записывать и потом что-то с ними делать, сравнивать и анализировать, что ли, хотя, как именно можно проанализировать фамилии, было неясно. Подползши на коленях к столу, она достала из него бумагу, ручку и стала записывать. Бумага то и дело рвалась, и фамилии выходили с дырками посередине. Зинаида Громова — в каждой «о» по дырке. Грмва — что-то чешское было в этом буквосочетании и еще что-то от Стивена Спилберга, вроде «гремлинов»…
Фамилий было много, и на первый взгляд они почти не повторялись. За редким исключением. Ну, например, во всех белоярских «Московских комсомольцах» некто Петр Валеев громил местную администрацию.
Петра Валеева Инна Селиверстова знала хорошо. Он был фрондер и отчасти даже бунтарь, но… как бы это выразиться… свой, прикормленный. Он то и дело обрушивался на кого-нибудь или что-нибудь с праведным гневом Перуна и Зевса-громовержца, если бы таковые могли объединиться, но гнев этот был на редкость безобиден, не оскорбителен и местами конструктивен. У «читающей публики» Петр Валеев имел репутацию борца, у «сильных мира» — шавки, которая брешет, а ветер носит, а если заплатить ему, то кого хочешь покусает, хоть своих, хоть чужих, но не больно.
Ну, Маша Плещеева, она же Михаил Пискарев, риторически и безадресно вопрошала — доколе?! Доколе будет продолжаться грабеж, доколе простых людей будут притеснять, доколе чиновники будут издеваться над теми, кто от них зависит, доколе зимой будет идти снег? Инна была уверена, что никак невозможно получить на эти вопросы хоть сколько-нибудь внятные ответы, поэтому у Маши Плещеевой впереди простиралось еще не паханное поле — «доколе».
Еще была Дуняша Простоквашина, настоящее имя Юля Фефер, которая вразумляла красоток, как им еще лучше украситься, и советовала мужчинам, что лучше всего подарить любимой на Новый год или День святого Валентина. По Юлиному, Дуняшиному то есть, выходило, что самый лучший, после бриллиантов, подарок — это неделька у теплого моря, спортивная машинка и все такое. Простенько и со вкусом.
Остальные фамилии Инне были неизвестны, и она записывала все подряд, позабыв про время. В таком виде — в блузке, колготках и с дырявым листком в руке — ее и застал помощник Юра, приехавший, чтобы проводить се на теледебаты.
Про Юру она начисто позабыла.
— Инна Васильевна! — вскрикнул он, увидав ее колготки, и залился мальчишеской краской, и сорвал шапку, словно намереваясь ею закрыться, и заюлил, и стал отводить глаза.
— Простите, Юра, — растерялась Инна и спряталась за дверь, — а что, уже?..
— Уже полседьмого, Инна Васильевна! — громко объявил из-за двери Юра. От неловкости так громко, поняла Инна. — Нам пора… уезжать…
— Проходите, — пригласила она, — не пугайтесь так. Я буду готова через минуту.
Откуда-то сверху, совершенно непонятно откуда, на пол обрушился Тоник, сел, поглядел по сторонам, потом подошел к Инниным ботинкам и стал их обнюхивать, как будто никогда раньше не видел. Хвост трубой, на морде ухмылка.
Юра покосился на него. Тоник сел между ботинками и уставился на Юру.
Она моя, вот что было написано на усатой морде. Я не знаю, зачем ты пришел, но она моя.
Прибежала Инна, в костюме и с сумочкой, швырнула сумочку в кресло и стала обуваться. Юра с Тоником следили за ней очень внимательно. Тоник — открыто. Юра — исподтишка.
— Какая-то странная история со мной произошла, — пожаловалась она, когда Юра подал ей шубу, на этот раз другую, белую, коротенькую, и она принялась решительно заталкивать под мех консервативный английский шарф.
— Что за история?
— Ерунда какая-то, Юр. Вчера я вернулась после кладбища, а у меня тут незнакомая девица. Она сказала, что горничная и что подменяет мою постоянную, Аделаиду Петровну. Потом она ушла в чем была, а на улице весь день мело и холодно было. А сегодня Аделаида мне сказала, что никакой Наташи не знает и у них в штате вообще нет горничной с таким именем.
— Детектив, — оценил Юра. — А вы все посмотрели, ничего у вас не украли?
Инна перестала заталкивать шарф и уставилась на Юру.
Черт возьми!.. Ничего она не смотрела.
Господи, с ее манерой везде расшвыривать серьги, кольца, деньги — не потому, что неряха, а потому, что вечно ей было некогда искать соответствующую «тару» и потом еще нести «на место» — украсть у нее могли все, что угодно.
Не зря Аделаида переписала по пунктам все ее белье — не полагалась на хозяйкину память!
— Откуда здесь могут быть… воры? — строго, раздосадованная тем, что сама не догадалась, спросила она у Юры, как будто он уже украл у нее «комплект фисташковый „Лиз Шармель“».
— Кто их знает, Инна Васильевна. Они везде… могут быть. У них работа такая.
Это тоже было совершенно справедливо, и поэтому Инна рассердилась еще больше. Кроме того, ей очень хотелось побежать и посмотреть, все ли на месте, но времени уже не оставалось, следовало ехать «дебатировать».
