Инна чуть не застонала вслух. Ястребов не обратил на Симоненко никакого внимания.
Глаза у Симоненко, как у агента 007, сами собой превратились сначала в объективы фотоаппарата, потом в счетчик — цифры предполагаемой выгоды стремительно прокрутились в каждом, — потом из них высунулись пистолетные дула, словно он приготовился к обороне, и опять вернулись глаза, которые отчаянно забегали с одного на другую.
…Что они делают здесь, на лестнице, вдвоем?! Почему эта опасная баба разговаривает с Ястребовым, с самим Ястребовым, которого она никак не должна знать — не по статусу ей и не по зубам этот орешек!.. А Сергей Ильич?.. Сергей Ильич, который доверяет ей, этой… этой мегере, этой стерве, этой беловолосой мымре, он знает, что она в здании администрации, можно сказать, в самом сердце действующей власти, позволяет себе принимать политических противников своего покровителя?! Что она успела ему нашептать, а она что-то шептала ему, когда Василий Иванович вышел на площадку! О чем она вообще может с ним говорить, а он зачем говорит с ней?!
Василий Иванович от ужаса и значимости происшедшего, невольным свидетелем которого он стал, даже слегка растерялся и не смог сразу сообразить, куда ему двигать дальше — то ли прямо в кабинет Якушева с докладом — хотя нет, тот уехал, — то ли в ФСБ, то ли все же продолжить движение в заданном направлении, а уж потом….
Он засуетился, оступился, и Ястребов, взяв Инну за локоть, слегка подвинул ее с дороги. Симоненко он знать не знал, какая буря творится у того в душе, не понимал и вообще едва его заметил.
— Простите, — пискнул Василий Иванович, обретая равновесие и отчаянно кося глазами — ему надо было непременно увидеть, осталась ястребовская рука на Иннином локте или нет. Глаза, казалось, повернулись вокруг своей оси, а руки он так и не разглядел.
— До свидания, Александр Петрович, — произнесла Селиверстова у него за спиной. Голос показался Симоненко неприлично низким и хриплым, как у этой самой… как ее, прости господи… Шарон Стоун, когда ее озвучивает русская актерка!
Застучали каблуки, она пролетела мимо и скрылась за дверью этажом ниже, когда Василий Иванович и трети пути не одолел.
От важности информации, которой он завладел, у него ноги не шли. Такой скандал, скандалище!.. Скорее всего, она не просто осведомитель во вражеском стане, скорее всего, она работает на них, ведет подрывную деятельность, недаром на поминках и эта газета мелькнула, «Совершенно секретно», которой только дай волю, она не то что руку, все тулово оттяпает до самой шеи! А Якушев Сергей Ильич и не знает, и ни сном ни духом, только что в приемной ее почти лобызал, змеищу эту!.. Небось Анатолия укокошили с ястребовского ведома и согласия, а эта беловолосая всю информацию про него врагам продавала — где спал, что ел, с кем пил. Небось метит на высокое место, рядышком со своим хозяином, вот и выслуживается, вот и угождает!
Тот факт, что Инна Селиверстова никогда не была близка губернатору Мухину и, больше того, ничего не могла знать о его личной жизни, потому что встречались они редко и только по крайней необходимости, нисколько не охладил горячую голову Симоненко.
Он словно в одну секунду позабыл, что Мухин Анатолий Васильевич прессу не любил, за «четвертую власть» не признавал и обращался с журналистами «по старинке» — вызвал, дал по шее, отпустил. Вызвал, дал по шее, отпустил…
Инну он тоже не особенно любил, потому что она была «новой формации», а он «медведь, бурбон, монстр». Ее наряды, шубы, бриллианты, стрижки, «Financial Times» на щитке красного «Вольво» приводили его в уныние и отчасти пугали. Симоненко знал об этом.
Он обо всем знал, но способность быстро и основательно убедить себя в правильности собственных выводов и поступков очень важна для государственного деятеля любого уровня. К нижнему этажу он себя уже убедил: во всех сегодняшних несчастьях края виновата Инна Селиверстова, подколодная змея, пригретая Мухиным на своей губернаторской груди. Змея пригрелась и тяпнула, Мухин умер. Теперь очередь Якушева, который, вместо того чтобы змею растоптать, продолжает ее пригревать!..
Надо принимать меры. Он, Василий Иванович Симоненко, меры примет, и, глядишь, сжалятся над ним, возьмут обратно на службу, и станет он служить, как служил последние тридцать лет: по мелочи подворовывал, до слез зевал, мешал председателям колхозов, кто послабее да поглупее, — сильные и умные моментально поняли, как надо жить, чтобы краевое начальство чрезмерно не приставало.
Рухнул Мухин, который столько лет его прикрывал, таскал за собой, пристраивал на лучшие места — это называлось «растил кадры», — а вместе с ним рухнула и вся жизнь Василия Ивановича Симоненко.
Только теперь он знает, как все вернуть, да еще сторицей!.. Да еще отомстить за смерть любимого друга!
Василий Иванович зашел в свой кабинет, бросил на стол дерматиновую черную папку, уселся, сцепил руки замком, выпрямился и посмотрел вдаль — во взгляде была непримиримость к врагу — и решительно набрал номер помощницы Якушева.
Нужно поставить в известность как можно больше людей. Селиверстовой нельзя доверять. Селиверстова опасна.
* * *
Инна приехала домой довольно рано — она почти никогда не возвращалась с работы раньше десяти, а тут пожаловала в половине восьмого! Света в доме не было, и, идя по дорожке, она вдруг перепугалась, что Катя ушла или ее… увели.
Кто и куда мог увести губернаторскую дочь, она не знала, но нынешнее состояние полной неизвестности действовало ей на нервы и заставляло думать всякие глупости.
Осип тащился следом. Тонкость его натуры была такова, что он до сих пор еще никак не простил ее утреннее нежелание делиться с ним «переживаниями».
— Осип Савельич, — сказала Инна, поднявшись на крыльцо и сняв с плеча сумку, — ты можешь уехать домой, а можешь остаться, мы потом, попозже, съездим в одно место.
— В какое?
Инна вопроса не услышала — она старательно открывала дверь.
Осип отчетливо засопел.
— А когда поедем?
— Часа через полтора.
— Тогда я лучше домой. Значит, к девяти?
Инна проводила глазами знакомую спину. Мотор ласково заурчал, словно был рад, что хозяин вернулся так быстро.
Господи, что она станет делать, если Осип замешан?! Как она станет жить дальше?! Кому еще в жизни она сможет доверять?!
А если не Осип? Если Ястребов Александр Петрович, у которого вместо глаз черная дыра — ни блеска, ни чувства, ничего живого — и который убьет, не задумываясь?! Если Юра, или Якушев, или горничная Аделаида, переписавшая по номерам ее белье, или Глеб, или кто там есть еще из давних, близких, проверенных?!
«Вольво», переваливаясь, как на волнах, скрылся за голубыми елями, и Инна наконец открыла дверь, как всегда, со второй попытки.
В холле горел свет, с улицы его не было видно из-за плотно задернутых штор — Инна почти никогда их не закрывала. Джина вышла из коридорчика, ведущего в кухню, остановилась у стены и вздрогнула хвостом.
