Она рассеянно огляделась и по своему обыкновению не замечать того, что ее не интересовало, не заметила ни богатых стен, ни лепных потолков, ни бронзовых штучек — только громадный письменный стол, а на нем бумажные горы, реки и берега.
Он не стал ничего убирать. Потому что доверяет? Или потому, что не принимает ее всерьез? Или потому, что знает — Инны Селиверстовой больше нет и то, что она дышит, ходит, смотрит, на самом деле ничего не значит?!
Она не стала устраиваться за столом. Она села на пол и проворно развязала свои папки. Их было всего три — четвертую она уронила на пол в той самой кухне, — и две из них были заполнены газетами. Инна вытряхнула их и быстро просмотрела. Она их уже ненавидела, эти проклятые газеты, с которых все началось!
Эти были другими и от тех почти ничем не отличались. Очевидно, Захар Юшин, бывший психический санитар, собирал все, о чем успел написать. В каждой газете были все те же инициалы — «ЗГ», в разнообразных вариантах, то Зинаида Громова, то Зейнара Гулина, то еще кто-то, она так и не запомнила этого, последнего имени.
Она быстро их просмотрела, отметив про себя, что журналистом Зинаида — Зейнара — Захар был (или были?) плоховатым. Материалы все больше посредственные, все больше ни о чем. Ни собственного стиля, ни какого-то там неподражаемого слога, ничего такого. Впрочем, не это важно.
В последней, самой худой папке были бумаги. Серые, заскорузлые, скучные канцелярские бумаги. Медицинская справка. Свидетельство участкового. Свидетельство о смерти. Еще одно. Копия свидетельства о рождении. Больше ничего.
Инна заглянула под картонный клапан. Нет, больше ничего нет. Однако и этого было достаточно.
Она посидела немного, потом разложила справки вокруг себя на ковре и опять внимательно прочитала каждую.
«ЗГ». Захар Юшин. Почему все-таки Юшин, если псевдоним на «Г»?
Глеб Звоницкий, в кабинете которого осталась губернаторская дочь, и это она, Инна, своими руками отдала ему Катю, велела стеречь.
Геннадий Зосимов, муж, желающий получить квартиру.
Осип сказал, что водители толкуют о том, что дочь помешанная и что это она убила мать. Очень удобно.
— Бог троицу любит, — вслух сказала Инна. Ястребов негромко произнес за дверью:
— Принесли твой чай. — Как будто подслушивал! Инна проворно собрала с ковра справки и сунула их обратно в папку и крепко-крепко завязала, словно захлопнула ящик Пандоры.
— Инна?
Она поднялась и распахнула дверь.
— Ну что? Что там такого интересного?
Она прошла мимо него, чуть не задев грудью темный свитер, села на диван и налила чаю в изящную беленькую чашечку.
— Там черный, а это зеленый, — неловко сказал он, кивнув на столик. — На всякий случай. Я пока не понял, какой именно ты пьешь.
— Я пью кофе. Но у меня от него в животе дырка.
— А по-моему, нет, — вдруг сказал он. — По-моему, нет дырки.
Тут она, ясное дело, покраснела, как маленькая, и он, кажется, чуть-чуть успокоился.
* * *
Маленькими глотками она быстро выпила весь свой чай и налила еще — из другого чайника. Кто их разберет, то ли черный, то ли зеленый.
— Расскажешь?..
— Собственно, я за этим и приехала.
— Зачем? Рассказать?
Она посмотрела в сторону.
— Ну да. Вряд ли на этой стадии я справлюсь… одна.
— Ну почему же? Ты все время прекрасно справляешься одна.
— Я понимаю, что ты не собираешься мне помогать, — отчеканила она, — но в данном случае я действую и в твоих интересах тоже.
— В моих?
— Да.
Он пожал плечами и взял со стола чашку. Ладонь была огромной и очень мужской, а чашка — хрупкой и женственной.
Ну и черт с ним! Черт с его руками, очками, глазами! Она сильная и храбрая, она не боится его, и ей очень нужно заставить его работать на себя.
— Мухин не стрелял себе в голову. Его убили.
— Это всем было известно сразу.
— Да. Но это никакое не политическое убийство.
Ястребов подумал немного.
— Скорее всего нет. Он ни с кем не ссорился, в крупные игры не играл и вообще… ничего такого не делал. Самый обычный губернатор.
— Но обычных губернаторов не убивают выстрелом в висок в собственном кабинете! Как правило.
— А ты… знаешь, кто это мог сделать?
Осторожнее, начал тревожно шептать инстинкт самосохранения, осторожнее, осторожнее! Что ты делаешь?!. Помалкивай, помалкивай, действуй только в своих интересах!..
— Нет, — сказала Инна решительно. — Я не знаю. То есть пока не знаю. То есть я знаю, кто его убил, но не знаю… что это за человек.
Ястребов опешил:
— Что это значит?
Инна глубоко вздохнула и с силой выдохнула:
— Его убил его собственный сын.
— Как?! Тот алкоголик! Как его… Дима? Вася?!
— Митя, — поправила Инна. — Он тут ни при чем.
— Инн, — с досадой сказал Ястребов. — У Мухина только один сын, этот самый Митя. Ни на что не годный алкоголик.
— У него есть еще один сын. Его родила Маша Мурзина, которая утопилась в Енисее двадцать семь лет назад.
— Ты бредишь, — констатировал Ястребов так, что Инна моментально поняла — он ей поверил. Поверил и теперь сопротивляется именно потому, что с ходу поверил. — Ты бредишь, да?
— Нет. Хочешь посмотреть справки?
— Какие справки?
— В той квартире я украла папки. В двух только газеты, а в одной справки.
Ястребов смотрел на нее в упор. Потом снял очки и опять стал смотреть. Сейчас в глазах у него было все, что угодно, но только не черная дыра без проблеска света, без эмоций, без всякого интереса.
— Подожди, — мягко сказал он, взял у нее из руки чашку, поставил на стол и сжал ее пальцы. Ей было больно — он сильно сжимал. — Я ничего не понял. В какой квартире? У кого украла? Ты что, ограбила квартиру?
— Да.
— Ты налетчик?
Тут она не выдержала, выдернула у него руку и растопыренными пальцами помахала у него перед носом.
— Я хочу, чтобы ты просто меня выслушал, Саша! Не перебивай меня, мне и так трудно! Неужели ты не понимаешь, черт тебя побери?!
— Саша, — пробормотал он, — Саша…
Она действовала на него, как сильный наркотик на человека, измученного нарзаном. Он смотрел на нее — и переставал соображать. То есть он совершенно отчетливо осознавал, как гаснут и замедляются в голове все нужные, умные, связные мысли, как искры от костра в темном небе, и остается только одно — огромное, бархатное, пугающее, повторяющееся раз за разом. А он, великовозрастный идиот, надеялся, что все кончилось там же, где и началось, на подмосковной дачке, куда он забрел по ошибке и где она печалилась о своем муже, которому пришла фантазия ее бросить!
