— Да! — по-прежнему радостно закивал вьетнамец. — Медицина. Детский врач.
— Педиатр, — уточнил Коля.
— Да, педиатр. Как тебя зовут?
Коля ответил.
— А вас?
— Меня зовут Хоанг Динь Тхо, учился Москва — звали Денис. Знаю, по-русски «динь» говорит колокол. У вас много колокол. Очень много, — Динь вдруг тихо засмеялся. Было в нем что-то ласковое и детское. Коля, до этого желая уже свернуть разговор и свинтить поскорей, даже решил поболтать со старикашкой еще.
— А врачом вы больше не работаете?
— Врач? Давно работал, больница, дети, теперь нет. Старый. Тут помогаю. Мой сын работает… — и Динь обвел рукой храм.
— Работает здесь? Он что же, священник?
— Вящени? Нет, не знаю. Он один живет, без жены, работает, молится.
— Монах, — сказал Коля.
— Манак, — повторил старичок. — Будда — веришь?
— Я? Не знаю, — растерялся Коля. — Вообще не знаю ничего, — добавил он, сам не понимая, зачем, и почувствовал, что еще немного, и начнет жаловаться этому чужому Динь-Диню на незадавшуюся жизнь.
— Ты грустный? Русский часто грустный, — сказал Динь. — Водка, больно, тяжело.
— Да, — удивленно проговорил Коля, вставая. До этого он так и сидел на лавке, а Динь стоял перед ним. И был почти с него, сидевшего, ростом. — Ты правильно говоришь, значит, правда жил в Москве. Больно. А тебе нет?
— Нет, — ответил старичок спокойно и на этот раз совершенно серьезно. — Не больно. Работал, дети плачут, много, много умерли, отец, мать плачут — больно, очень больно. Плакал много, стал храм ходить, сидеть, молиться. Секрет, коммунисты говорили — не ходи, сам молился, один. Теперь не больно.
— А меня научишь? — усмехнулся Коля, сглатывая ком. — Меня? — ударил Коля себя в грудь. — Чтобы не больно?
И опять Динь отвечал ему без улыбки, со строгой, отстраненной лаской.
— Учился восемь лет, Москва. Долго! Восемь лет, лечить детей мог, — Динь поднял раскрытую морщинистую ладошку, а на другой руке выкинул три пальца. Восемь. Не плакать, не больно — учился… — Динь задумался и два раза раскрыл пальцы обеих рук.
— Двадцать?
— Да, двадцать лет. Долго!
— Я понял, — согласился Коля. — Долго. Но хотя бы начни, объясни.
— Хочешь говорить теперь? — спросил Динь.
Коля подумал, что, пожалуй, далеко это заходит. И душно ему вдруг стало от сладкого тяжкого аромата цветов — лилии здесь стояли в основном, теперь он разглядел. Белые лилии. Спросил-то старичка почти в шутку, а тут говорить! Говорить было все-таки неохота. Хотелось уже домой. Но тут он вспомнил тесный, не шибко шикарный номер, подумал, что ребята, наверное, только поздним вечером приедут.
— Да, — ответил Коля. — Можно и говорить.
— Надо говорить, — подтвердил Динь. — Не здесь, — Динь обвел храм глазами. — Природа. Горы. Горы хорошо говорить.
И повлек Колю на улицу. Они молча миновали несколько кварталов, куда-то сворачивали, попали в совсем бедный район, ветхие домики, дети в грязи, и вскоре оказались за городом. Старик шагал впереди, изредка оглядывался и улыбался Коле. Справа показались горы, Динь направился к ним. Сначала они шли по шоссе, по выжженной солнцем сухой траве. Динь двигался легко, быстро, Коля едва за ним поспевал.
Подниматься в гору под палящим солнцем оказалось и вовсе тяжко, Коля стянул футболку, торопился — Динь давно исчез, он карабкался гораздо проворнее и только иногда выглядывал сверху и махал рукой.
— Иди-иди, Колиа!
Тропинка тут была, но малозаметная, так что выглядывания были совсем не лишними.
Постепенно делалось холоднее, появилась тень, растительность, они немало уже прошли. Внезапно Коля догнал старичка: Динь стоял на заросшей травой площадке и показывал: здесь! Пришли. Далеко внизу плескалось море, высоко же они забрались!
Коля упал на траву. И почти бесцветное небо опрокинулось на него. Отдышался. Жутко хотелось пить. Повернулся спросить, нет ли тут ручья, но Диня снова не было, он исчезал и появлялся незаметно. Коля приподнялся, сел на широкий, плоский камень, точно нарочно сделанный, чтобы сидеть, — и снова увидел Диня, выскользнувшего из зарослей. Старик держал в руках литровую бутылку воды, протягивал Коле. Где-то, что ли, было у него припасено? Вода оказалась теплой, почти горячей, но Коля с жадностью припал к горлышку и выпил почти все, вспомнив о Дине только под конец.
— А ты? Ты хочешь?
— Нет, пей, я нет, — отказался Динь, но потом все-таки сделал несколько глотков.
— Не хочешь сюда на камень?
— Нет, хорошо. Красиво, — Динь показал руками на солнце и море, точно бы даря их Коле.
Солнце на глазах тяжелело, опускаясь все ниже, наливаясь медью, подсвечивая набежавшие облака. Край моря внизу горел золотистым светом. Впереди, правее, высилась еще одна вершина, на которой росло единственное дерево, осыпанное сверкающими листьями. В голубой дымке на горизонте проявилась маленькая лодка с парусом, парусник скользил к берегу. Ветер вернулся, — отметил Коля. Динь стоял молча, словно бы вслушиваясь в наступающий вечер, шелест прибоя, глубину и тишину бесконечного неба.
Коле стало спокойно.
— Хорошо-то как, — улыбнулся он Диню.
— Да, — подхватил тот. — Да. И это все, — он снова обвел рукой все вокруг, — сейчас я тебе скажу, тут будем говорить, — серьезно напомнил Динь, и Коля стер с лица улыбку. — Это все — деревья, цветы, море, жара, холод, день и ночь — это Тао, Тао в них, Тао везде.
Так вот, о чем предлагал говорить этот бывший детский врач. Хотел обратить его в свою веру! Смех, смехотура-то, но Коля решил не огорчать пока деда. И место к тому же неплохое.
— Подожди, разве не Дао? Я знаю только Дао, — уточнил Коля.
Но Динь продолжал, словно не расслышав вопроса.
— Тао — во всем, Тао — мать, оно держит, и ты сильный, никто не обидит, — объяснял Динь дальше. — Смерть? Не страшно! Тао. Боль? Нет, Тао. Горе? Тао. Тао — в тебе, Тао — во мне, Тао — там, дерево, видишь? В нем Тао. Птицы — Тао.
— Тао — это жизнь? Это душа? — спросил Коля, чуть посмеиваясь про себя над косноязычными объяснениями Диня.
— Нет, нет, — покачал Динь головой строго. — Тао — покой, Тао — не знаю, как тебя зовут, никто не скажет, как зовут и все скажут. Я скажу, ты сказать, мой сын, твоя мать, все сам скажет, что Тао.
— Ммм, — задумался Коля, пытаясь понять, что имеет в виду Динь. — Каждый сам понимает, что такое Тао?
— Да-да, — обрадовался Динь, и только тут Коля заметил, что глаза у старичка темно-голубые. — Вон там, видишь?
Динь поднял голову.
— Да, облака плывут.
— Облака плывут, — повторил Динь. — Плывут, минута, две, три, и ничего, уплывут, — для наглядности Динь показал, как они уплывут, — небо, только синее небо. Утонули, да?
