Не на интеллигентность эту их даже, ее и матери ее, нет, на кой ему были эти барыни недоделанные, а на то, что жизнь их вращалась по иной — высшей! как он думал тогда, орбите. Эта орбита, нет, тогда он не мог сформулировать, что она такое, он просто чувствовал животом, глядя в глаза ее, веселые, невинные, эту длинную высокую шею тихо ощупывая робким взглядом, он потом целовал ее в эту шейку два раза сзади, а там — все то же, пушок, беззащитность! Тьфу, опять сбился, короче, эти бабы, обе, и Мотька, и малахольная мать ее («Помните, как у Цветаевой, Коля?» — Да отлично помню, Софья Константиновна, как же…), они обе могли вырваться за пределы собственного существования, забыть про все это вокруг, не знать ничего ни про то, что шкаф без ноги, ни что огурцы для засола лучше всего брать прямо с грядки, а уж если покупать, то определенные сорта, а не как однажды купила невесть что! И про склейку шланга не понимали ничего, и прокатку дисков, и как фундамент класть, дышать он должен, ясно? и как правильно говорить с рабочими, чтоб не обманули — в общем, все, чем жили его мать и отец, все эти такие важные в мире его родичей науки они не знали. Зато понимали другое. Вот он и хотел подсоединиться к их космической системе. Превышающей или как сказать… Перестать быть плоским, выйти в 3D, где такие на хрен спецэффекты!.. Но его не брали туда, не брали в космонавты. Вот что было обидно. Он не знал пароля, а они знали, обе одарены были особым даром, оказываться вдруг там. А он, когда женился, надеялся, нет, не только на эту шейку, хотя трахнуть Мотю хотелось все время жутко, до прерыва дыхания, и каждый день он после встречи занимался, да, занимался тем самым… невозможно просто было вытерпеть, ну вот опять… в общем, все же не только… а что и возьмет она его с собой. Что они полетят вместе. Почему-то он еще думал, что, когда она будет полностью его, автоматически он подключится и к тому, другому ее пространству. Хрен тебе в рот.
Они жили вместе, уже шесть или сколько там лет, он уже наизусть знал ее тело, и характер ее вроде понимал, и привычки выучил — и все равно так и остался в ней необитаемый остров, на который… (тут Коля ругнулся) он никак не мог добраться, но с которого, как он понял, она, видно, и стартовала туда, в это свое иное. И как же его это бесило. Даже сейчас он зарычал и быстро выпил новую! Бесило, что на самом-то деле она дура, которая не понимает, чего он ждет от нее! Чтобы они вместе, вместе летели туда. Но, наверное, и это он простил бы ей, особенно теперь, когда начал нащупывать собственный ход к дао, путь туда лежал все же не через женскую дырку (придурок), а через… да вот хотя бы скольжение на кайте. Но оказалось, что дом, вот эту квартиру, которую купил им отец и которую потом уже сам он ремонтировал, вот этот, так сказать, дом она не в состоянии удерживать. Она не знает, как сделать его уютным. Он сначала думал — не хочет… Но она, видать, и правда не знала. И этот взгляд ее в пустоту стал дико его раздражать. «Слушай, у нас кончилась туалетная бумага», — говорил он строго. Но вместо вины на лице, вместо желания все быстро исправить Мотя смотрела сквозь, роняла рассеянно: «Да? Я не заметила». И ничего не замечала. И рубашки его гладила плохо! Он сам лучше мог. Из принципа только не брался!
Рюмки уже летели мелкими пташечками, Коля был порядком пьян, но сознание его все еще работало ясно, он похрустывал огурцом и изображал Тетю. Где она, кстати? Не пора ли вернуться? Он взглянул на часы — одиннадцать. Ни фига ж себе. Тэк… из дома он вышел в семь с чем-то, пошатался часа полтора, купил что надо, вернулся, их уже не было, только записка на кухне. И сразу начал готовить пир. Коля поднялся, снова перечитал записку, которую бросил на подоконник. Пу-те-ше-стви-е… Давай назад, дура! Пошел за мобильным, набрал ее номер. Гадский голос сказал, что в настоящее время абонент… Почитал еще раз ее записку — нет, главно, парня-то за хер потащила с собой? Зачем парня? Может, к маме поехала своей? Но Софье Константиновне звонить он боялся, не хотел и снова позвонил Тете. В настоящее время… А что, бывает ненастоящее? Да. Вот сейчас она как раз в ненастоящем. И сама она разве настоящая? Этот тупой, рассеянный взгляд. Ничего не видящий или видящий, но другое, ненастоящее. Правила свои любимые — жи-ши, ча-ща. И плевать, что люди так не говорят никогда. И вдруг его озарило: фокусировка. Фокусировки-то и нет! Наше маленькое открытие. Не, не надо аплодисментов. Она не умела фокусироваться. Где-то все витала в абстракциях, и не видела в упор — вещи, людей, обстоятельства, не видела то, что было перед носом. Написал эсэмэску: где вы? И еще одну: где? И еще: где вы?
«Хочешь, чтобы я солила огурцы, как твоя мама?» — спросила однажды его таким тоном, что он, он тогда… скинул эту вазу на пол, осколочки полетели… Потому что она стреляла мимо, в сердце его и все-таки мимо, огурцы-то тут ни при чем. Ни при чем! Так он тогда ей и проорал.
Да ведь хотел-то простого. Чтоб войдешь в дом и видно было: есть в доме хозяин. Гвоздики забиты, краны не текут, аккуратная галошница сколочена и выкрашена, авторский дизайн. Но что есть и хозяйка: все вещи на своих местах, обувь расставлена, зимние пальто летом не жарятся на вешалке, шапки убраны, н у, и туалет блестит, а вместо туалетной бумаги не салфетки и не газетки, потому что бумага кончилась и никто даже не собирается ее покупать, а висит нормальная бумага, свешивается лента, так и зовет оторвать квадратик. И в кухне тоже чисто, крупа не заткнута кое-как в просыпающихся пакетах, в которых поселились уже какие-то звери, а насыпана в специальные прозрачные баночки, чай тоже пересыпан, чтоб не выдыхался, как мать его всегда говорила, кастрюли веселой башенкой, сковородки не вперемешку с мисками, а тоже — рядком. Все это он объяснял ей, учил, вспоминая, как было в их доме, и она не возражала, даже делала, пересыпала, что-то обустраивала, но он же видел — все равно делала лишь бы, лишь бы… Лишь бы скорей с этой кухни бежать к своим тетрадкам-книжечкам, к компьютеру, ходить там на какие-то заумные сайты, копипейстить всякую муру, с тех же закаченных туда тоже книжечек, распечатывать какие-то мудацкие задания.
Он уже давно говорил ей, еще когда в школе пахала: надо перестраиваться, кому будут нужны эти бумажки через пять даже лет, и ваши бумажные книжечки скоро уже никто не будет читать! Но не понимала, нет, тактильность, книжку надо щупать… Ну-ну. Кто там в ее классе прочитал «Войну и мир»? Да никто. И зудел ей: уходи ты из этой школы, нервы одни. Ну, вот она и ушла из школы, стало и правда спокойней, а вроде и погасла она после этого, что ли… И все равно хозяйством не занимается. Приходит поздно, как нарочно, чтоб с ним пореже встречаться. Убирается кое-как, а два раза уже нанимала какую-то тетку, по секрету от него, но он понял! Сразу же видно профессионализм, чистота-то какая. В общем, вроде жена и есть. А вроде и нету.
Еще одна рюмашка, оставалось уже совсем немного, во как цельную бутылочку за раз, а что?
Коля снова позвонил Тете — абонент не отвечал… Вичку, что ли, позвать? Не так давно на одном корпоративе даже перепихнулся с ней, наконец, прям в чьей-то машине (чьей?), пьяный, конечно, был в стельку, а все-тки главное помнил, ведь бывало так, что забывал, но тут помнил, как мял ее сиськи охренительные и как отымел ее, только все время что-то давило в ногу, в бедро — каблук ее туфли, оказалось — синяк даже выскочил. И как потом в понедельник утром тяжко ему стало, глядел на свою Тетю, и нравилась она, нравилась своя, родная, и не по себе было, не стыдно, нет, просто не по себе. Зачем? Но Вичка сама так и лезла, лезла к нему который уж месяц, хотя на что он сдался-то ей, не юный уже, женатый человек… И на корпоративе вцепилась, не отпускала, висла буквально. Как тут откажешь? Но потом на Викины прозрачные намеки сделал вид, что правда, клялся просто, что не помнил совсем ничего, и, нарочно громко смеясь, все повторял: после этого самого, торта, пирамидок этих желтеньких — ни-че-го, черная бездна. И обломалась Вичка, сказала гадость, но отцепилась. И хорошо, лишней она была, ненужной ему, нет, лучше уж онанизмом заниматься, чем… Чужая баба была не нужна ему, вот что он узнал про себя. Приятно, да, и себя уважать как-то больше даже стал, но и хватит. Чужой не надо, надо свою. И разве многого он хотел? Ну, наплевать уже на все, на хозяйство это, готовку, пусть просто была бы женщиной, бабой. Хотела его. Но Мотя не хотела. Вечно одолжение будто делала тако-ое-е, хотя потом ничего, раскочегаривалась, кричала… И все-таки больше по необходимости это все, а так-то — нет, не любила, не любила его. А нужно, чтобы, чтобы была здесь и любила, прямо сейчас. Где ты? Где?
