Он снова набрал ее номер, хотя вряд ли уже мог бы произнести хоть слово без запинки. Абонент… Тревогу закрывало растекающееся по нему опьянение, куда денется, думал он пьяно и все сильнее чувствовал, что жутко хочет ее прям сейчас, вот ведь бред. Обложили, бежать из дома, но обнаруживалось, что тут же ему все же хотелось увидеть… Мотю — только в апгрейд-версии.
Он побежал из кухни, ко второй, второй, да, она же лежала в коридоре, и он про нее как раз вспомнил! Но по пути завернул вдруг в Мотькину комнату — резко раздвинул дверцы шкафа, зеркального, сам же его заказывал, сам делал чертеж, начал выхватывать ее вещи, сбрасывать с вешалок, топтать: уехала, так и забирай свои шмотки! Забирай и сейчас же сматывайся! Катись, сука! Никому ты такая не нужна. В путешествие она… Он хрипел и топтал Тетины кофточки, брюки, юбки, темный бархатный пиджак, не замечая, что за окном уже ночь и что снова наступила оттепель, началась тихая водяная работа.
Натоптавшись вдоволь, Коля отправился в детскую, включил свет, на шкафу с игрушками сидела Чичи, глядела на него в упор круглыми красноватыми глазами, Коля схватил ее и тоже стал топтать, пинать ногами, распинать, но убить Чичи было непросто, сшитая прилежными финскими мастерицами, она держалась, тогда он дернул ее за лапу, раз и два, хорошенько дернул, и лапа наконец затрещала, оторвалась, вылез белый, упругий наполнитель. Теперь голову отрывать было гораздо проще. Расправившись с обезьянкой, Коля как-то сразу устал, лег, прямо здесь, на коврике, подложил раздраконенную Чичи под голову, и сейчас же громадный пестрый, красно-синий кайт понес его вверх, грубыми резкими рывками, под острым углом от земли, в звездное мартовское небо.
Глава пятая
Но даже во сне они не встречаются с Колей, Тете в другую сторону, она до боли глаз смотрит на сверкающую утренним солнцем реку, на зеленую, украшенную ветвями и первыми цветами пристань.
Вот и гудок пока невидимого парохода — и сейчас же город, набережную, реку окутывает густое облако колокольного звона, ярославские храмы приветствуют государя. Из облака на голубую ширь опускается белый «Межень», люди поют кто что — «Боже царя храни» и «Святый Боже», кто-то заходит в воду, по колено, по самую грудь — поближе, получше разглядеть его. «Вот, вот он, наш Николай Александрович!» — восхищенно кричат с разных сторон. «И царевны с ним!» «И императрица, гляди-ка, вон, улыбаются…» Прямо перед Иришей стоят молодые приказчики, две высокие крепкие спины в жилетах. Ничего не видно, да еще Паша крепко держит ее за руку, задавят, стой! Только белые мачты парохода и трепещущий на ветру трехцветный флаг видны наверху. Звон стихает, что-то происходит и внезапно, в счастливо приоткрывшемся просвете она видит впереди сам пароход и людей на палубе в белых мундирах. Среди них и он! Велик и прост. И как скромен. Рядом государыня — тоже в белом, и великие княжны — в голубых ситцевых платьях. Веселые, розовые, улыбаются, вдруг одновременно смеются чему-то. Но где же наследник? И уже шумят в толпе с растущей тревогой: «А царевич, здоров ли наш царевич?» На палубе появляется громадный матрос, он несет Наследника на руках, осторожно опускает рядом с сестрами. Мальчик в матроске, круглолицый, красивый, тоже весело улыбается, но по сравнению с розовыми сестрами бледен. Ангельское лицо! — Ириша всхлипывает, — дай им Бог, дай Бог им всем и мне, мне тоже… Но уже садятся все по коляскам, стоящие справа от нее простые бабы в цветных платках что-то умиленно бормочут, тоже плачут.
Ириша наконец понимает: план ее несбыточен, к государю не пробиться!
Час, два? Она сидит в забытьи на верхней набережной, слепо глядя на Волгу, Паша изредка тормошит и все куда-то зовет ее, она не слышит. Но вот, неужели? — возвращаются! Нарядная повозка катит к пристани, та самая, на которой уехал государь с государыней и детьми. Ах, нет, это одна только государыня, но ведь народ рассеялся, может быть, получится? И она передаст ему — они же любят друг друга, они как единая душа… Ириша летит и вскоре оказывается у самых мостков, последний рывок — плечистый усатый человек в синей форме преграждает ей путь.
— Куда? Тут только приглашенные…
И сейчас же пропускает какого-то господина в бабочке, показавшего картонную карточку.
— Нет у меня приглашения, но мне надо передать письмо! Письмо, вот оно, мне нужно передать! — в отчаянии повторяет Ириша.
— Письмо? — равнодушно цедит полицейский.
Она медленно достает конверт.
— Может быть, вы, вы его передадите?
Полицейский, редкозубый, с острым кадыком и какими-то мокрыми желтыми усами, глядит ей прямо в глаза — и вдруг спокойно отвечает:
— А как же, непременно, — вынимает письмо у нее из рук, осторожно и быстро прощупывает и прячет за пазуху.
Как страстно она молилась, Заступнице, Толгской, своим ярославским святым и покровителям и постоянно поминала его, заступничеством Государя Твоего, помоги, помоги мне, Господи, вырваться. Через неделю, когда Государь давно уже покинул Ярославль, она увидела знакомый голубой конверт — разорванный! — в руках батюшки. Отец Илья хмурился и глядел не устало — измученно. Вот кому жандармы передали ее послание!
В этом страстном и таком глупом, глупом, как она сейчас, глядя на батюшку, поняла, письме, обращенном к государю, Ириша молила его императорское величество помочь ей, ученице 5-го класса Мариинской гимназии, Ирине Ильиничне Голубевой, покинуть отчий дом и переехать в Москву, чтобы поступить на Высшие женские курсы, там выучиться и посвятить себя изучению российской истории, науке еще совсем молодой и такой нужной великой России…
На что она надеялась, сочиняя все это? Как царь мог ей помочь? Походатайствовать за нее перед батюшкой? Написать разрешительную грамоту? Но весь тот май и лето Ириша и жила точно в бреду и готова была на любое безумство, только бы вырваться! Криком истошным было ее письмо, но отец Илья словно оглох.
И все молчал, сидя в своем кабинете, глядя мимо нее, за окно. Там бился о стекло комар, рядом тихо жужжала пленница-муха. Ириша все стояла перед батюшкой и тоже была как каменная. Ни слезинки, ни вздоха.
Наконец, отец Илья заговорил, все так же уставясь в никуда, точно через силу, медленно, тяжко, холодно.
Господь милостив, ангел-хранитель у нее сильный, сколько раз уже спасал ее — и когда свалилась со второго этажа и без царапины поднялась, и когда преодолела корь два года тому — Бог даст, и в Москве не потеряет она ни головы, ни веры — не в том, другое… Ехать учиться — это искажать саму суть естества женского, это значит отказываться быть тем, кем предназначено природой и Господом — матерью, женой. Когда-то и матушка мечтала уйти в монастырь, стать Невестой Христовой, но то Христовой, а ты — чьей? Кому так жаждешь служить?
Она все стояла перед ним и думала: улыбнись ей сейчас батюшка, погляди на нее ласково, обними отечески — она бы не вынесла, бросилась перед ним на колени, заплакала, попросила прощения и никуда не поехала, но отец Илья так и не взглянул на нее. И произнес наконец: «Благословить тебя я не могу. Но если так уж хочешь — езжай. Все равно не удержишь».
