— Пойдешь ко мне жить? Аб-бажаю маленьких мальчиков! — раздался вдруг хриплый голос. Над Теплым склонилась Баба-яга, с накладным крючковатым носом и черной повязкой на глазу. Яга, кажется, сильно мерзла, она пританцовывала на ходу и постукивала зубами.
— Нет, я с мамой! — Теплый струхнул, вжался в Тетю.
— Экой ты пугливой! — Баба-яга фамильярно потянула Теплого за плечо.
— Мама, отдашь мне сваво мальчонку? Я его на печке спать уложу, на компьютере в игры с ним поиграю!
Яга подмигивает и хулигански хохочет — ей, похоже, лет двадцать. Но Тете не до смеха, она вдруг видит: глаза у Теплого странно, нехорошо блестят, он, кажется, заболевает или просто переутомился, надо бы…
Она не успевает. Теплый кричит:
— Мама, прячемся! Бежим!
— Подожди, а как же Масленица? Не хочешь посмотреть, как ее сжигают? И блины…
Но Теплый уже мчится в обратную от шествия сторону, летит, не оглядываясь, прочь. Тетя бросается за ним.
Да, так уже было однажды, прошлой зимой, год назад, они возвращались из цирка, отправились туда в первый раз. Теплый, обожавший зверей, был переполнен впечатлениями и, когда они вышли после представления на улицу, болтал без умолку — вспоминал, захлебываясь, как тигры прыгали через огненное кольцо, как слон качал на хоботе клоуна, и все время дул в тещин язык — каждый раз язык издавал неприятный резкий звук. Тетя просила его прекратить, он прекращал на минуту, а потом дул снова, тогда она вырвала наконец у него дудку, сунула в карман. Теплый закричал: «Отдай, отдай, пожалуйста!»
— Вот еще! Дома отдам.
Он сейчас же заплакал, закричал и кинулся от нее вперед. Слава богу, горел зеленый свет, Теплый мгновенно перебежал дорогу, широкий Ломоносовский проспект, не глядя по сторонам, и — растаял в толпе. Теплый, ангел небесный, самый послушный мальчик на свете, сорвался с тормозов. Почему? Она бежала за ним, снова увидела, как мелькнула его синяя курточка, неподалеку от метро, и тут же пропала. Она носилась вокруг круглого здания, мимо торговцев цветами, киосков с фруктами, книжного развала, вглядывалась в лица — Теплый исчез. И все никак не могла никого спросить: «Вы не видели мальчика, мальчика в синей курточке?» — и сделать характерный жест, отмеряя рукой маленький рост. Не поворачивался язык. Жутко было услышать ответ: «Нет, мы не видели». Что значило бы примерно: «Не видели, потому что его больше нет на этой земле».
Пробежав два бессмысленных круга вокруг метро, мимо все тех же россыпей мандаринов на лотках, желтого, переминающегося с ноги на ногу человека-чебурека, зазывающего в соседнее кафе, дважды случайно толкнув паренька, настырно сующего квадратики флаеров, один раз, так и быть, схватила, другой на него закричала: у меня уже есть! Ничуть это его не смутило, просто отвернулся. Уже почти плача, в отчаянии Тетя вдавила стеклянную, развязно мотающуюся дверь метро, влилась с толпой в теплую духоту. И тут же увидела сына. Теплый как ни в чем не бывало рассматривал афиши на театральном киоске, на ее крики и крепкий подзатыльник реагировал подозрительно рассеянно, почти сонно, словно не понимая, что, собственно, случилось.
И на вопрос — как ты мог, почему убежал, что это такое? — повторял: «Я обиделся!». И продолжал разглядывать все тех же тигров, которых они видели только что на арене. Дома Коля сказал, неожиданно мудро: «Жесткий диск переполнен, не нужно его никуда пока водить! Рано». В цирк они больше не ходили. И вот опять… Но тут было хотя бы не так страшно, Калинов не Москва. По счастью, бежал он недолго. Возле двухэтажного желтого здания Теплый внезапно замер, потянул на себя тяжелую дверь и скрылся.
Глава шестая
«Городская библиотека», — прочитала Тетя. «Памятник архитектуры второй четверти ХIХ века. Дом купца Тимо…», — и ворвалась внутрь.
Библиотека обдала тишиной, запахом старых книг и свежесваренного кофе. В узеньком гардеробе висело одинокое мужское пальто. Налево уходил коридор, направо поднималась широкая лестница с деревянными перилами. Она метнулась в коридор, воткнулась в зеркало. Красные пятна щек, съехавшая на лоб зимняя кепка, из-под темной куртки дыбится колом клетчатый шарф. Расстегнулась, освобождаясь от шарфа, не слишком понимая, куда бежать дальше — по лестнице? в коридор? Как вдруг услышала голоса: тихое журчание женского, резкие прыжки звонкого, мальчишеского. Теплый. Совсем рядом. Выдохнула, повесила куртку на вешалку, затолкнула шарф-кепку в рукав, качнув темное мужское пальто — все время вслушиваясь. Голоса стихли. Теплый отчего-то умолк. Тетя ускорила шаг, пошла по коридору, мимо закрытых дверей с табличками, которые некогда было читать, влетела в высокие, распахнутые двойные двери.
Вот и он, к ней спиной, в расстегнутой куртке, зажимая под мышкой шапку, в так и не снятых варежках. Что-то рассматривает впереди.
— Артем. Варежки хотя бы сними, — четко произносит она.
— Мама, — растерянно отвечает Теплый, чуть вздрогнув от ее строгого голоса, оглядывается, подходит, упирается лбом в живот, начинает стягивать варежки. — Так и знал, что ты меня найдешь, — и без перехода:
— Смотри.
Только тут Тетя заметила, справа, у высоких деревянных шкафов с книгами стояла седовласая женщина в очках и темно-зеленой вязаной кофте, застегнутой на все пуговицы, с белым воротничком.
— Вы что ж от экскурсии отстали? — заговорила женщина. — Спрашиваю, а сынок ваш молчит. Где твоя мама, говорю? Сейчас прибежит, говорит.
Женщина улыбнулась.
— Раздеваться не захотел, мы с ним у самого входа столкнулись. Повела его, конечно, пока сюда.
— Да нет, мы сами по себе, не на экскурсии, — ответила Тетя, благодаря женщину взглядом.
— Надо же, так и прилип, да вы тоже посмотрите, нигде ведь такого не увидите.
Тетя подошла поближе и замерла.
По крошечному осеннему саду, среди деревьев, одетых в желтую листву, по аккуратно выметенным дорожкам аллей, меж застывших белых статуй гуляли маленькие люди. Склонясь друг к другу, оживленно болтали две дамы в длинных вышитых платьях, зеленом и сером, в салопах, перчатках, шляпках. Рядом меланхолически шагал человек в черном манто и невысоком цилиндре, возле него на одной ножке скакал разряженный мальчик в темно-каштановой курточке, круглых штанишках и чулках — барчук гулял с гувернером. На лавочку присел старик в бархатном синем камзоле, мимо шел наглухо застегнутый в темно-зеленый мундир усатый господин. Франт в кудряшках и с тонкой тросточкой смотрел, как плывут по глади пруда-зеркальца два белых восковых лебедя. На ладони стоявшей рядом скульптуры лежал красный упавший с дерева листок.
Сад окружала черная ажурная решетка, которую невозможно было не узнать, и Тетя шепнула Теплому: «Летний сад».
Но Тема давно уже смотрел на другой отсек. Там, в зале с высокими полукруглыми окнами, шел бал, кружились пары. Дамы с открытми шеями, плечами, в ожерельях и чудных, длинных платьях, подпоясанных под самой грудью, кавалеры во фраках — расходящихся, как ласточкины хвосты. У камина лежали черные каменные львята, над ними горели тонкие свечи в чугунном подсвечнике, за суконным цвета зеленки столом собрались розовые, чистенькие старички — каждый сжимал в руке веер из мелких квадратиков, несколько таких же квадратиков улеглись на столе. «Мама, что это?» — «Карты, сынок. Такая игра». Теплый никогда не видел карт. Приедем домой, поиграем?
