— Что ж, возможно, ей жилось не так уж плохо?
— Судя по дневнику, не так уж, — кивнул Сергей Петрович. — Хотя и без трагедий не обошлось. Мать ее была застрелена в упор своим любимым…
Теплый зашевелился, повернулся и сел на диване.
— Мама, я спал? — потянулся он к Тете, она обняла его, прижала голову к груди, поцеловала в затылок.
— И, кажется, крепко.
Сергей Петрович весело поглядел на него.
— Ну что, дать тебе еще солдатиков, других?
— Нет, — замотал Теплый головой, — можно я лучше порисую?
Вскоре он уже сидел за обеденным столом, стоявшим посреди комнаты, и рисовал что-то разноцветными ручками, которые выдал ему Сергей Петрович. У них оставалось не больше получаса.
— Пелагею Андреевну полюбил учитель местного церковно-приходского училища Умельников, — торопился Голубев закончить историю. — Но Владимир Алексеевич, видно, смотрел на эту любовь косо и отчего-то все никак не позволял им жениться, хотя они просили его несколько лет. Почему они не решались его ослушаться — не знаю… Крепостное право давно отменили, но, видимо, от Адашева полностью зависело их благосостояние и благополучие.
— Может, и из-за дочери? Мать не хотела ссориться с Адашевым?
— Может, и так, только в конце концов получилось все как в самой безвкусной мелодраме, правда, не клюквенный сок — кровь пролилась человеческая, — печально поглядел на нее Сергей Петрович. — Умельников раздобыл где-то оружие, и пошли они в усадебный парк Утехино, в самый укромный уголок за малым прудом. Договорились, что сначала учитель выстрелит в свою любимую, а потом в себя. Первая часть плана удалась превосходно. Соколов нажал на курок, выстрел грянул, Пелагея Андреевна упала замертво. А приложил дуло к собственному сердцу — и не смог.
Тете показалось, что она видит эту картину — бушующий зеленью парк, соловьи заливаются, дышат лесной свежестью деревья, под крепким дубом, на скамейке полулежит в длинном сером платье стройная женщина, стремительно бледнеющая, с расползающимся красным пятном под грудью. Над ней человек в лучшем своем выходном костюме, в руке его пистолет, рука страшно дрожит, а человек рыдает.
— Вот и представьте себе, — словно бы откликаясь на ее мысли, сказал Сергей Петрович. — Сад, благоухания, рядом лежит обожаемая женщина, осталось еще раз нажать курок и… — невозможно! По аллеям уже торопятся со всех сторон люди — кучер, прислуга, слышавшие выстрел. Умельникова, конечно, сейчас же повязали, он и не сопротивлялся, сам признался во всем. Разбираться с убийцей приехал земский суд, но приговор вынес мягкий, возможно, не без заступничества Владимира Алексеевича. Приговорили Умельникова к заточению в дальний монастырь, и на этом след его теряется…
— А как же Ася, как Ася могла после этого…
— Марина Александровна, к тому времени она родила от Адашева уже троих. Девочка, правда, умерла скоро, но следом появился Алексей — Ленечка, как Ася его называла. Последний сын, Аркадий, родился много позже, ровно через девять месяцев после смерти Владимира Алексеевича.
Тетя подняла на Сергея Петровича глаза.
— Я всего лишь выясняю и сопоставляю даты, — ответил он спокойно. — Одна бабушка, с которой я успел побеседовать, дочь Асиной гувернантки, рассказывала мне, что барыня очень любила здешний самодеятельный театр — и с удовольствием участвовала в спектаклях, которые показывали в дворянском клубе. Но как будто особенно хорошо играла, когда партнером ее был земской начальник Евгений Николаевич Ушаков. Только все это, как говорится, «благочестивые легенды». Много, как обычно, неясного. — Сергей Петрович вздохнул. — Вам уж ехать скоро, может, чайку на дорожку?
Но от чая Тетя отказалась, ей хотелось услышать, чем же кончилась история Аси, известно ли что-нибудь о ней, ее детях, но Сергей Петрович только руками развел — все такие же обрывки, где быль, где небылица — разве разберешь? Двое детей, Ольга и Леонид, как-то оказались за границей, Сергей и Аркадий сгинули без вести в революционной неразберихе и суете, как и сама Анастасия Павловна.
— Одна старушка, теперь уже покойная, а тогда работавшая в калиновской больнице санитаркой, правда, рассказывала мне, — точно с сомнением добавил Сергей Петрович, — как в начале 1920-х годов к ним в больницу поздней осенью пришла женщина, вся в черном, страшно измученная, и попросила о госпитализации. Ей пошли навстречу, видно было, что добиралась она издалека. В палате женщина призналась соседке, что она — Анастасия Адашева, вдова Калиновского предводителя дворянства. Наутро ее нашли мертвой и похоронили на городском кладбище за казенный счет как безродную.
Теплый оторвался от стола, произнес радостно: «Готово!»
— Мама, вот! — протягивал он Тете рисунок.
Это было типичное творение ее сына — смешение зверей и людей, маленький человечек в длинной пестрой юбке стоит почему-то на домике, на крыше которого — какая-то зеленая клумба, возле домика растут узорчатые деревья, на ветвях черные птицы с длинными завернутыми внутрь языками…
— Нравится?
— Да, — кивнула Тетя. — Только объясни, что это?
— Это хулиганская мачеха насадила огород на крыше, видишь, торчит морковь, петрушка и лук зеленый! А бедная девочка ест одно только мясо, которое сама себе придумывает.
— Девочка? Но где она?
— Спряталась от горя, у королевских скворцов. Вот они. Но ничего, они ее покормят. Видишь, какие длинные у них языки? Они сидят тихо, в листьях, говорят только шепотом, высовывают свои языки. На языках приманка. И они ловят добычу!
Теплый захохотал.
Сергей Петрович улыбнулся, тоже взглянул на рисунок и вдруг произнес неторопливо.
— Много видел я детских рисунков. А таких не встречал. У вас необычный мальчик. И, кажется, очень талантливый… Но что же это я? Шестой час! Пора!
— Подождите, — говорила Тетя уже по пути к музею. Вышли все-таки поздно, и они почти бежали за прыгающим впереди Теплым. — Мы же про родных ваших почти не поговорили, вы ведь пришлете мне и следующую часть?
— Непременно, хотя Иришу сейчас я оставил ненадолго, перешел пока к ее дядюшке, Павлу Сергеевичу, жизнь у него тоже была интересная.
— Ой, я ведь так и не сказала вам, — торопилась Тетя дальше, они уже приближались к автобусу, — не успела, но хотя бы кратко. Сергей Петрович, наша встреча не случайна! У нас, вы, возможно, видели, печатают объявления и новости из старых газет, и — такой подлинностью оттуда веет, я всегда это чувствовала. И тут ваши рассказы — и то же чувство — настоящего, но почему? Почему? — повторяла Тетя. — Не знаю. Но иначе мы бы точно не встретились!
Они стояли уже у пыхтевшего автобуса. Водитель открыл двери — туристы начали заходить с шумом, прибаутками — это были те самые насупленные, но сейчас уже расслабившиеся тетеньки в шубах, которые шагали в масленичном шествии. Из открытых дверей неслась включенная водителем музыка.
