Глава третья
Очертания острова наконец раздвинули синеватый горизонт. Последнюю остановку двухпалубный «Сусанин», плывший из Одессы, сделал в Порт-Саиде, 13 суток назад. Все на корабле измаялись, прошлой ночью их к тому же хорошо оттрепал шторм. Ливень так и хлестал, подсвеченные фиолетово-белым светом подвижные стены ледяной воды обрушивались на корабль, нижнюю палубу залило по колено. Вся команда была на ногах, обыкновенно любезный капитан едва отвечал на вопросы пассажиров и жестко выкрикивал приказания. Но к утру тучи рассеялись — небо затопила лазурь, да такая звонкая и веселая, точно ее нарисовал ребенок. Пассажиры сейчас же оживились, целый день сушились, проветривали каюты, складывались — готовились к сходу.
Сильвестров стоял сейчас на верхней палубе, в легком белом костюме, белом кепи — и, странное дело, чем ближе был берег, тем здоровей он себя чувствовал. Может, просто потому, что прежняя палитра запахов — йода, рыбы, гари — расширилась, и запахло землей, зеленью, цветами.
Пассажиры пребывали в нетерпеливом ожидании, восклицали, замечая все новые и новые подробности пейзажа; неугомонный натуралист и орнитолог Гюнтер Цабель, прижав к глазам тяжелый армейский бинокль, чуть не прыгал и все время выкрикивал что-то по-латыни — кажется, высмотрел уже каких-то птиц. Цабель, немец, выросший в России, плыл на Цейлон по заданию Общества испытателей природы для пополнения коллекции Зоологического музея Московского университета. Про себя Сильвестров, разумеется, прозвал этого невысокого, худого, но чрезвычайно быстроногого орнитолога Цапель. Рассеянный Цапель вечно попадал в истории — три дня назад съел по ошибке чужое блюдо, еще до того, не разглядев, что дама перед ним сменилась, со второй продолжал разговор, начатый с первой. Вчерашний ночной поток унес в открытый океан его лучшие туфли, а третьего дня юнга утопил роскошный цапелевский спиннинг. Всякий раз ученый сокрушался бурно, громко, но кратко и после вспышки извинений или проклятий на немецком, казалось, навсегда забывал о постигшей его неприятности.
За время пути Сильвестров почти сдружился с разговорчивым Гюнтером и узнал от него немало любопытного о Цейлоне — тот был здесь два года тому назад, в экспедиции. Правда, Цапель все норовил сосредоточиться на островной флоре и фауне, но в узких щелях между рассказами о ядовитой тикпалонге, медведе-губаче, пахучем цветке Datura и разновидностях местных попугаев с совершенно незапоминающимися названиями Павлу Сергеевичу все-таки удавалось выудить у натуралиста полезную информацию — о ценах на жилье, проезд, пищу, характере местных жителей.
До берега оставалось совсем немного. Справа желтел брекватер, за ним пенился прибой Индийского океана, слева низко зеленел тропический лес. Уже можно было разглядеть гигантские бамбуки с ярко-зелеными и красными стволами, лохматые пальмы, с кокосами на верхушках, кустарники, усыпанные трубочками белых цветов — все это было плотно заплетено лианами — отчего лес казался одним гигантским растением, громадной взбесившейся растрепанной беседкой.
Никогда Сильвестров не умел любоваться природой — вздохи «Вы только взгляните!», «Какой вид!» его раздражали, но здешний буйный растительный хаос и точное его отражение в гладкой голубой воде заворожили даже Павла Сергеевича. Все это совершенно не походило на серый и плоский, несмотря на горы, Китай, закрытый, нищий, чужой — на острове все кричало о себе, все было откровенно. Наконец, показались и плоские крыши городских зданий.
Легкий ветерок провел по вспотевшему лицу свежо, мягко, точно по щеке потрепал: будет тебе здесь счастье, Пашка! И непонятная радость, доброе предчувствие крепко толкнуло Сильвестрова под сердце.
Пароход входил в гавань. Искусно лавируя, к ним уже мчались узкие сингалезские лодки. Голые, опоясанные только передниками мальчишки гребли во все лопатки. Самый шустрый первым протянул вверх к пассажирам ананас и мохнатый кокосовый орех, громко выкрикнув по-английски: Pineapples! Coconuts! В лодках его подплывших товарищей лежали и связки бананов, зеленокожие апельсины, желтые попельмусы и еще какие-то круглые зеленые плоды в колючках. Пассажиры начали бросать в воду монеты — позабыв о фруктах, юные торговцы кинулись в океан, ныряя наперегонки. Аттракцион продолжался, впрочем, недолго, пассажирам не терпелось на твердую землю.
Опытный Цапель прямо на пристани нанял себе и Сильвестрову по «бою», и вскоре они уже пробирались сквозь плотную толпу туземцев. Смуглые юноши прокладывали дорогу, везя их сундуки в ладных высоких тележках. Вскоре они выбрались на широкую улицу. Тротуары были аккуратно засыпаны красным гравием, в воздухе, тяжелом и влажном, стояли пряные сладкие запахи, поднимавшиеся от садов, окружавших здания и дворы магазинов.
Европейский вид зданий причудливо соединялся с местной флорой — у сверкавших витринных стекол росли пальмы, на клумбах цвели пахучие растения незнакомых расцветок. На одной витрине Сильвестров успел разглядеть вереницу слонов, мал мала меньше, с необычайным искусством выточенных из слоновой кости. Чисто наши матрешки! — усмехнулся Сильвестров себе под нос. Рядом с большими магазинами были и лавки помельче, конторы с вывесками, ресторан с аккуратными столами, покрытыми розовыми скатертями, игорный дом. А вот и их Grand Hotel Oriental с плотной стайкой рикш у самого входа. Совсем недалеко от пристани.
В гостиничной комнате было аккуратно и чисто, но слишком душно. Ополоснув лицо ледяной водой, налитой боем в умывальник, Сильвестров сошел вниз, на ресторанную террасу. И испытал большое облегчение — здесь работали электрические опахала, прикрепленные к потолку, дышать было много легче. Вскоре явился и Цапель, щебетал без умолку, Сильвестров слушал вполуха, слишком много было у него теперь и собственных впечатлений, он все озирался, глядел и, незаметно раздвигая ноздри, нюхал. На обед заказали острый суп, рис с карри и рыбу. Все блюда показались Сильвестрову слишком уж необычными, хотя скорее приятными на вкус. На десерт подали манго — Сильвестров попробовал их впервые и вот тут уж искренне восхитился: вкус фрукта действительно освежал, бодрил. Потребовал он и чаю, но чай оказался дурен — чистый веник! что он с неудовольствием и заметил вслух, обильно заедая пойло жирным, тонким, словно бумага, пирожным. Впрочем, весьма вкусным.
Едва они вышли с Цапелем из отеля, на террасу, их окружили торговцы. Один предлагал набор фотокарточек с местными видами, другой — драгоценные камни, третий — веера из дерева, четвертый, указывая на две плоские, плотно закрытые корзины, дунул в трубку. Звук показался Сильвестрову неприятен.
— Заклинатель змей! — откомментировал Цапель. — Еще успеем!
И раздвинув всех, повлек Павла Сергеевича на прогулку. О послеобеденном отдыхе Цапель и слышать не хотел, но и Сильвестров, вспомнив мокрую духоту номера, не стал настаивать.
На улицах все так и кипело. Низенькие, проворные волы с широко расставленными в сторону рогами, побрякивая бубенчиками, везли товары, на пепельной коже каждого проступали выведенные арабески и вензели. Возле торговцев фруктами громко переговаривались два рыжебородых афганца. Всюду шагали женоподобные сингальцы в светлых юбках и кофтах, с черепаховыми гребнями в длинных темных волосах. Сингалки-женщины, одетые похоже, показались Павлу Сергеевичу довольно красивыми, только кольца в носу сильно портили дело. Дети ходили здесь голышом — Сильвестров увидел, как за юбку смуглой, розовогубой женщины с толстыми косами держатся два мальчика-тамильца — из одежды у них висели на шеях одни шнурки с амулетами. «Обезьяныши», — презрительно уронил Сильвестров, Цапелю это замечание, кажется, не понравилось, но он сделал вид, что ничего не слышал, и промолчал. Щепетильностью Цапеля здесь, впрочем, обладали немногие. То и дело мелькали сверкающие на солнце темные мускулистые спины рикш — полуголых тамильцев с белыми пассажирами в легких экипажах.
