— Удивительный вечер, — заметил он.
— Да.
— Эта молодая дама показала характер. Силы воли ей не занимать.
— Это точно.
— Вы постараетесь, чтобы теперь у нее все было хорошо?
— Обязательно.
Он кивнул.
— Она этого заслуживает, после того, что случилось. И пока вы все делали правильно. — Он посмотрел на мой «шеви». — Сегодня вы, наверное, можете поехать к ней на автомобиле и припарковаться перед ее домом. Думаю, после этого вечера никто в городе и бровью не поведет.
Возможно, он был прав, но я решил, что береженого Бог бережет, и пошел к Сейди пешком, как и прежде. Мне требовалось время, чтобы привести в норму собственные эмоции. Я все еще видел ее на сцене, залитую светом прожекторов. Красное платье. Изящный изгиб шеи. Гладкая щека… и обезображенная шрамом.
Добравшись до аллеи Ульев и войдя в дом, я увидел, что мой диван по-прежнему сложен. В недоумении смотрел на него, пытаясь понять, что все это значит. Потом Сейди позвала меня — настоящим именем — из спальни. Очень тихо.
Лампа горела, отбрасывая мягкий свет на одну половину ее лица. Ее глаза, блестящие и серьезные, не отрывались от меня.
— Я думаю, твое место здесь. Я хочу, чтобы ты спал здесь. Согласен?
Я скинул с себя одежду и улегся рядом. Ее рука скользнула под простыню, нашла меня, начала ласкать.
— Ты голоден? У меня есть торт, если ты хочешь.
— Ох, Сейди, умираю от голода.
— Тогда выключи свет.
8
Та ночь в постели Сейди стала лучшей в моей жизни — и не потому, что забила последний гвоздь в гроб Джона Клейтона. Она вновь открыла дверь в наше общее будущее.
Когда мы закончили заниматься любовью, я впервые за многие месяцы провалился в глубокий сон. Проснулся в восемь утра, когда солнце уже встало, на кухне «Ангелы» пели по радио «Мой бойфренд вернулся», и до меня долетал запах жарящегося бекона. Скоро Сейди позовет меня к столу, но пока не позвала. Еще не позвала.
Я закинул руки за голову и уставился в потолок, удивляясь тому, как глупо — фактически безрассудно — вел себя после того, как позволил Ли Освальду уехать на автобусе в Новый Орлеан, не попытавшись остановить его. Мне хотелось узнать, принял ли Джордж де Мореншильдт непосредственное участие в неудачном покушении на жизнь Эдвина Уокера или ограничился только подзуживанием. Что ж, имелся достаточно простой способ это выяснить.
Де Мореншильдт знал ответ, и я мог у него спросить.
9
Сейди ела лучше, чем за все время, прошедшее с того дня, когда Клейтон вломился в ее дом, да и я не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. На пару мы уговорили полдесятка яиц, не говоря уже о гренках и беконе. Когда грязные тарелки перекочевали в раковину, а она курила и пила вторую чашку кофе, я сказал, что хочу кое-что у нее спросить.
— Если насчет второго шоу, не думаю, что смогу пройти через это дважды.
— Нет, речь о другом. Но раз уж ты заговорила об этом, что именно сказала тебе Элли?
— Что я должна перестать жалеть себя и присоединиться к команде.
— Круто.
Сейди погладила волосы, прижимая их к обезображенной щеке — механически.
— Миз Элли не отличается тактом и деликатностью. Она шокировала меня, влетев сюда и заявив, что пора перестать валять дурака. Это точно. И она была права. — Сейди перестала разглаживать волосы и резко отбросила их назад. — Так я буду выглядеть отныне и до скончания веков, с некоторыми улучшениями, поэтому мне пора к этому привыкать. Сейди предстоит выяснить, верна ли давняя поговорка о том, что с лица воды не пить.
— Об этом я как раз и хотел с тобой поговорить.
— Давай. — Она выпустила дым через ноздри.
— Допустим, я увезу тебя в такое место, где врачи смогут устранить повреждения на твоем лице… не полностью, но гораздо лучше, чем это могут сделать Эллертон и его команда. Ты поедешь со мной? Зная, что мы больше никогда не сможем вернуться сюда?
Она нахмурилась.
— Гипотетически?
— Если честно, то нет.
Она нарочито медленно затушила сигарету, обдумывая мои слова.
— Как миз Мими поехала в Мексику в надежде на экспериментальные методы лечения? Потому что я не думаю…
— Я говорю об Америке, милая.
— Что ж, если это Америка, я не понимаю. Почему мы не сможем…
— Второй момент. Мне, возможно, придется уехать. С тобой или без тебя.
— И ты уже никогда не вернешься? — На ее лице отразилась тревога.
— Никогда. Ни один из нас не сможет вернуться, по причинам, которые сложно объяснить. Полагаю, ты решишь, что я свихнулся.
— Я знаю, что ты в своем уме. — Тревога осталась, но эту фразу она произнесла без малейшей запинки.
— Возможно, мне придется сделать нечто такое, что правоохранительные органы сочтут очень плохим. На самом деле ничего плохого в этом нет, но мне никто не поверит.
— Это… Джейк, это как-то связано с тем, что ты говорил мне об Эдлае Стивенсоне? О его словах, что он готов ждать, пока не замерзнет ад?
— В каком-то смысле. Но есть одна загвоздка. Если я смогу сделать то, что должен, и меня не поймают — а я думаю, что смогу, — для тебя это ничего не изменит. Твое лицо все равно останется в шрамах, в большей или в меньшей степени. Но там, куда я могу взять тебя, медицина позволяет делать то, о чем Эллертон может только мечтать.
— Но мы никогда не сможем вернуться. — Она говорила не со мной, пыталась уяснить это для себя.
— Не сможем. — Помимо всего прочего, если бы мы вернулись в 9 сентября 1958 года, там бы уже существовала Сейди Данхилл. И мне не хотелось думать о том, что бы из этого вышло.
Сейди поднялась, отошла к окну, долго стояла спиной ко мне. Я ждал.
— Джейк?
— Да, милая?
— Ты можешь предсказывать будущее? Можешь, да?
Я молчал.
— Потому что ты пришел из будущего? — испуганным голосом спросила она.
Я молчал.
Она повернулась ко мне, очень бледная.
— Джейк, пришел?
— Да. — С моей груди свалилась семидесятифунтовая гиря. И одновременно я испугался. За нас обоих, но прежде всего за нее.
— Насколько… издалека?
— Дорогая, ты уверена?..
— Да. Издалека?
— Почти сорок восемь лет.
— Я… умерла?
— Не знаю. Не хочу знать. Я живу здесь. И с тобой.
Она задумалась. Кожа вокруг красных шрамов стала почти белой, и мне хотелось подойти к ней, но я боялся пошевелиться. Вдруг она закричит и убежит от меня?
