Тимофей не мог сопротивляться. У него не было сил. Почему-то
они все кончились.
Подчиняясь, он открыл глаза и увидел то, что ему показывал
дьявол.
* * *
Катерина рисовала лошадь. Приходченко мрачно курил, то и
дело взглядывая на часы. Слава Панин щелкал автоматической ручкой, чем до
невозможности раздражал окружающих, но никто не делал ему замечаний. Саша
Скворцов сидел, неподвижно уставившись в одну точку.
– Что мы имеем? – подытожил Абдрашидзе бурную склоку, только
что завершившуюся в его кабинете. – Мы имеем полный провал по всем
направлениям, даже по тем, которые провалить было в принципе невозможно.
– Это не провал, – вступила Катерина, чувствуя, что основной
гнев Абдрашидзе направлен именно на нее. – Я уже говорила, Игорь Вахтангович,
что это не провал, а какое-то роковое стечение обстоятельств.
– Я не верю в роковые стечения обстоятельств, – холодно
парировал Абдрашидзе. – Я верю в профессионализм и в успех, при наличии
такового. Мы растеряли все преимущество. Нас все время опережают на последнем
шаге.
– Но мы же…
Абдрашидзе перебил собравшуюся возражать Катерину:
– Я слышал вашу точку зрения. Вы считаете, что дело в
шпионаже. Не могу сказать, что я вам верю, но мы обязательно проверим все
каналы, по которым может утекать информация. В том числе и вашу службу.
– Да ради бога, – пробормотала уязвленная Катерина. – Мы
своих не продаем. Мы стоим на конфиденциальности и умении соблюсти интересы
клиентов…
– Ладно, Кать, – морщась, вступил Приходченко. – Мы все
хорошо осведомлены о твоем патриотизме. Лишний раз нам его доказывать не надо.
Давай ты уже изложишь Игорю свое предложение, а он передаст его боссу.
– Мы написали, чтобы лишний раз воздух не сотрясать и время
зря не тратить, – подал голос Слава Панин. – Вот папка.
Приходченко переглянулся с Абдрашидзе и поднялся с кресла.
Сегодня любимые сотрудники раздражали его так, что ему приходилось стискивать
зубы, чтобы не начать метать в них предметы.
– Что за номера? – спросил он, тяжело глядя на Катерину. – У
тебя что, от мании величия крыша съехала совсем? Мы теперь будем общаться
письменно, как в кино про шпионов? Или я чего-то не понимаю? Ты подозреваешь в
государственной измене кого-то из нас?
– Олег, я никого не подозреваю, – побледнев, ответила
Катерина и тоже поднялась, комкая в руках рисунок с лошадью. – Я хочу принять
минимальные меры предосторожности. Я хочу максимально ограничить доступ к
информации. Я хочу, чтобы каждый знал только тот кусок, который необходимо
знать, чтобы работать, и все. Не больше и не меньше. Пойми ты, что так дальше
продолжаться не может!
Приходченко тяжело задышал, и Абдрашидзе окликнул его
предостерегающе:
– Олег!
– Кать, ты и вправду сдурела, – заявил Скворцов. – Ты
себе-то доверяешь?
– Я не могу больше так работать, – вдруг заорала Катерина и
хлопнула ладонью по столу. Слава Панин быстро налил ей воды из графина. – Я не
могу думать, зная, что все становится непостижимым образом известно той
стороне! Это просто мистика какая-то. И не нужно делать вид, что все здесь
присутствующие кротки и наивны, как агнцы божьи. Подозревать противно, я
понимаю. Поэтому все оставляют это приятное занятие мне. Никто не
высказывается, все помалкивают, и каждый думает про другого. Давайте правда
общаться в письменном виде. Каждый пишет записки и получает на них ответы, как
в кино про шпионов. Другие предложения есть?
Прокричавшись, она села на место и попила воды из стакана.
Все молчали, стараясь не смотреть друг на друга.
– Мне знакомый парень из “Вестей” сказал, что Гриня готовит
широкомасштабное наступление, – сказал Терентьев и снял свои двухсотдолларовые
очки. – Надо адекватные меры принимать, как говорит наш друг премьер-министр.
– Мы знаем, – огрызнулся Приходченко. – Только мы теперь не
можем рассказать друг другу, что это будут за меры. Солнцева не разрешает.
– Я все всем разрешаю, Олег, – заявила Катерина. Она вдруг
очень устала. – Хотите, продолжайте развлекать “тот берег” рассказами о том,
что мы будем делать в ближайшем будущем. А я пойду поработаю.
Она поднялась, одним движением засунула в портфель все свои
бумаги и пошла к выходу из кабинета.
– Вернись, Катерина, – велел Приходченко.
– И не подумаю даже. – Она взялась за ручку двери и
остановилась, оглядев все высокое собрание. – Не надо утешать себя тем, что у
меня “бабские штучки”. Как говорит наш любимый шеф Михаиле Иванович, лучше
переспать, чем недоесть. В том смысле, что пусть у меня будет трижды паранойя,
дарить Грине Островому свои собственные идеи я не собираюсь. Лучше я
перестрахуюсь, чем недосмотрю. Так что читайте и присылайте отзывы в письменном
виде!
Дверь за ней резко закрылась. Оставшиеся мужчины
переглянулись.
– Мне не хотелось бы, чтобы девушка оказалась права, –
сказал наконец Игорь Абдрашидзе с сильным грузинским акцентом. – Совсем не
хотелось бы…
– Вы что, спятили? Разве можно работать так топорно?
– У вас что-то стряслось, правильно я понимаю?
– Да ничего у меня не стряслось, кроме того, что девушка
подозревает всех. Что, в самом деле, за глупость? С чего вам пришло в голову,
что, если вы обладаете информацией, ее можно использовать так примитивно?
– Вы не понимаете. Мы делаем это именно для того, чтобы они
перестали доверять друг другу. Утечка слишком очевидна. Теперь остается просто
поссорить их между собой. И с шефом. Пока они будут разбираться, поезд уже
уйдет.
– Или служба безопасности вычислит утечку.
– Если и вычислит, то только девушку. Не бойтесь.
– Мне жить охота. Я голову подставляю, не вы.
– Так ведь не даром подставляете, верно?
– Короче, я настаиваю, чтобы информация использовалась не
так топорно и открыто. Иначе вся затея потеряет смысл задолго до конца.
– Ладно-ладно. Не трусьте. Пожелания учтем…
* * *
Адекватные меры, которые предлагали принять Солнцева и
Панин, были просты до чрезвычайности.
Они предлагали собрать воедино всю грязь, которая напечатана
в последнее время о Тимофее Кольцове, и напечатать ее заново.
Поначалу Абдрашидзе решил, что лучшая творческая единица
Приходченко и впрямь спятила, пока не прочитал макет, который прилагался к
проекту.
Прочитав, он стал хохотать и с грузинской
непосредственностью хлопать себя по бокам.
