Десять лет Катерина провела в легальной оппозиции к системе
среднего образования. Родители делали все, чтобы поддержать ее с Дашкой и в то
же время не дать их оппозиции превратиться в конфронтацию. Как-то они
ухитрялись примирить и Катерину, и Дарью с действительностью без ущерба для их
формирующегося “я” и нежных девичьих душ.
В один прекрасный день отец Дмитрий Степанович стал
знаменитым. Катерина училась тогда в девятом классе, Дарья – в седьмом. Ему
присудили Нобелевскую премию по физике, и он стал “ученым с мировым именем”.
Его признали не только в мировом научном сообществе, но даже
в школе, где учились его дочери. Раньше, до внезапно свалившейся славы, он был
бесперспективный родитель – не директор гастронома и даже не заведующий складом
стройматериалов. А тут вдруг выяснилось, что долгие годы весь педагогический
коллектив про-ст®-напросто подготавливал базу для встречи великого ученого и
подрастающей смены. Отца стали приглашать в школу каждую неделю – рассказать о
своих достижениях. Отец отговаривался тем, что косноязычен, и радостно извещал
об этом директора или завуча в вежливых записках с отказом от очередного
выступления.
– Слава меня испортит! – сообщал он Марье Дмитриевне,
сочиняя “отказные” записки.
– Авось не испортит, – философски отвечала Марья Дмитриевна.
Теперь они много ездили по миру и вдвоем, и с барышнями, как
начал называть дочерей отец, когда им стали звонить кавалеры.
К моменту поступления в институт Катерина уже в полной мере
осознала всю чудовищность лжи, в которой жила ее страна в течение многих
десятилетий.
И, как всегда, здравомыслие, логика и поддержка отца и
эмоциональность, страстность и вера в человеческий разум матери помогли
Катерине выбраться из капкана недоверия и неуважения к людям, так бессовестно
лгавшим и готовым верить любой лжи снова и снова, лишь бы ни к чему не
прикладывать усилий.
“Делай что должен, и будь что будет”, – всегда повторял отец
английскую поговорку. К двадцати восьми годам Катерина вполне прониклась
величием этой поговорки и всегда старалась ей следовать.
Она обожала своих родителей и, посмеиваясь, на равных с
ними, баловала, холила и лелеяла бабушку.
Бабушке стукнуло 84. Лето она проводила на даче и в Карловых
Варах, а зиму в Москве, посещая музыкальные вечера в Пушкинском, консерваторию
и сауну в компании с “девочками” ее возраста. Она была изящна, ухоженна, носила
на левой руке бриллиантовое кольцо, зятя тридцать шесть лет называла на “вы”,
при этом виртуозно чистила селедку, никогда не отказывалась от стопки и курила
“Мальборо-лайт”.
Спустившись в кухню, Катерина обнаружила, что все давно
перестали орать и степенно попивают кофе из бабушкиных чашек дрезденского
фарфора.
Веселую деревянную кухню заливал желтый солнечный свет, и
казалось, что лето бродит где-то поблизости.
Кузьма, громадный кавказец ее отца, с надеждой и умилением
смотрел на оладьи, переминаясь за отцовским креслом. Кот Василий спал, свесив
бока и лапы с бабушкиных колен, облаченных в теплую байковую пижаму. По его
подрагивающим ушам Катерина поняла, что ситуацию он тем не менее контролирует
полностью.
– Хелло! – поприветствовала всех Катерина на иностранный
манер.
– Хелло! – отозвался отец.
Катерина подставила бабушке щеку, а мать неожиданно сказала:
– Как мне надоел этот зверинец в доме! Посмотрев по
сторонам, Катерина поняла, к чему это было сказано, – такса Вольфганг, или
просто Ганя, или же Моня, потому что Вольфганг – Моцарт, забралась в кошачью
миску, перевернула ее и с упоением вылизывала образовавшуюся на полу лужицу
овсянки.
– Он всем надоел! – радостно поддержал жену Дмитрий
Степанович. – Давай их всех завтра же сдадим на живодерню!
– Вас обоих на живодерню, – подала голос бабушка. – Уедете,
а мы с Катериной корми всю скотину!
– Продержимся, бабушка! – успокоила ее Катерина, целуя мать.
От гладкой розовой щеки пахло духами, кофе, ванилью – любимый, успокаивающий,
очень родной запах. – Кстати, когда вы уезжаете?
– Через неделю, если все сложится, – ответила Марья
Дмитриевна, наливая кофе. – Омлет поджарить?
– Омлет не изволю. Изволю йогурт, сыр и ветчину! –
провозгласила Катерина.
Бабушка поморщилась:
– Хоть ты не ори, – велела она. – Марию уже не
перевоспитаешь, Дима давным-давно испортил ее окончательно, a тебе вполне можно
последить за собой.
Отец оглушительно захохотал, мать дала ему шутливый подзатыльник,
в общем шуме Кузьма ухватил у отца с тарелки оладью и заглотил ее одним
движением. После чего виновато задвинул зад подальше за кресло.
– Ты чего вчера явилась так поздно? – спросила мать, когда
улеглась суматоха. Она боком сидела у стола, в любой момент готовая вскочить и
броситься ухаживать за семейством, – элегантная, высоченная, лишь чуть ниже
отца, стильно причесанная, в джинсах и свитере. Всю жизнь Катерина гордилась,
что у нее такая мать.
– Ой, у нас новый клиент. – Катерине хотелось рассказать все
родителям. Их мнению она безоговорочно доверяла. – Догадайтесь, кто?
– Березовский, – предположил отец.
– Билл Клинтон, – сказала бабушка, любившая американского
президента.
– Сама ты Билл Клинтон, – разуверила бабушку Катерина. –
Тимофей Кольцов, вот кто.
– Весьма солидно, – заявила мать, наливая себе еще кофе и
подвигая бабушке пепельницу. – А что с ним нужно делать?
– В губернаторы продвигать, а потом в президенты.
– России? – уточнила мать.
– Нет, Швейцарской Конфедерации, – разъяснила Катерина.
– Разве вы умеете это делать? – спросила мать. – По-моему,
это полное безумие. Или твой Приходченко считает, что под такое дело он наймет
профессионалов?
– Мой Приходченко считает, что самый лучший профессионал –
я, – усмехнулась Катерина, прихлебывая из чашки.
– Но ведь ты не занималась политическим пиаром, – вступил
отец. – Или вам кажется, что это очень просто?
– Нет, мне лично кажется, что это, как выражается мама,
полное безумие, но они уже подписали контракт и горды собой невероятно. Они
считают, что, раз я хорошо придумала стратегию для пивоваренного завода,
значит, мне ничего не стоит придумать стратегию для будущего президента.
– Объясни им, что ты этого не умеешь, – посоветовала мать, –
или попадешь впросак. Не будь, как мои студенты. Они для того, чтобы их взяли
работать за границу, придумывают про себя бог весть что, а потом, когда их
через месяц отовсюду увольняют, звонят и плачут, что им не на что улететь в
Москву.
