– Налить тебе?
Усмехнувшись, он покачал головой. Он не принимал
успокоительное. Никогда.
Деликатно щелкнул вскипевший чайник. Катерина быстро и
неаккуратно заварила чай и подвинула Тимофею чашку.
– Пей.
– Нас было трое, – сказал Тимофей. – Еще брат и сестра, оба
младше меня. Имен я не помню. Родители, конечно, пили. Мне было лет… пять,
наверное, когда папаша, напившись под Новый год, запер нас в квартире. Мы
просидели одни дней восемь. Об этом потом даже в газетах писали. Мы съели обои,
тряпки, вату из матраса… Потом соседи нас как-то выручили, не знаю как.
Несколько раз нас устраивали в детский сад… Я помню потому, что там кормили.
Однажды родители сильно дрались, и мы убежали на улицу. Была зима, сестренка
простудилась и потом быстро умерла. Ее долго не хоронили – она лежала в кухне
на полу, это я тоже помню. Я не ходил в школу – сразу понял, что можно не
ходить, заставлять меня никто не собирался. Я в зоопарк ходил. Там была
девушка, Маша, она позволяла мне помогать ей и подкармливала. Это были лучшие
дни моей жизни, понимаешь? Потом она уехала. Замуж вышла и уехала. А я остался
один. У тебя есть сигареты?
Катерина встала и принесла ему пачку из портфеля. Он быстро
закурил.
– Потом родители нас с братом продали.
Он затянулся и продолжал, не глядя на Катерину:
– Нас продали Михалычу, который делал бизнес на таких, как
мы. Портовый город, заграница близко, а извращенцев и в те времена было полно.
Он предлагал нас мужикам любившим мальчиков, и снимал это на пленку. Конечно,
они снимали не только порно. Еще они снимали убийства. Убийства – это были
самые дорогие кассеты. Ну, знаешь, где все во всех подробностях, где по частям
отрезают, отрывают куски тела, море крови и куча удовольствия. Нас держали в
подвале несколько месяцев. Старых убивали, новых приводили, и я знал, что скоро
моя очередь. Брата однажды уволокли и обратно не вернули. Я все понял. Я очень
боялся и всегда дрался, и поэтому, наверное, продержался дольше остальных. Как
раз сопротивление-то и ценилось, это очень возбуждало клиентов. Почти все
переставали сопротивляться где-то к пятому разу. Становилось все равно, что с
тобой делают. Лучше умереть. Но смерть была очень уж мучительной. Нас спасла
случайность. Очередной пьяный сторож забыл включить ток в двери. И я выбрался.
Меня подобрали какие-то моряки. Далеко я не убежал, свалился в обморок. Они
меня оттащили в ментуру, и к утру всех взяли, включая Михалыча. Его потом
судили и убили на зоне. Там таких не терпят… А я после этого года три вообще не
разговаривал, только дрался. В детдоме. Потом материться начал. А потом
заговорил.
Он залпом выпил остывший чай, поднялся и ополоснул чашку.
– Кошмары у меня всю жизнь, сколько себя помню, – он спиной
оперся о стол, глядя в светлую летнюю ночь за окнами. – Я ненавижу детей. У
меня их никогда не было и не будет. Я свихнусь от страха, если у меня будут
дети. Я даже как следует не знаю, нет ли у меня серьезного психического
расстройства. Зато у меня есть мой личный дьявол. Он меня регулярно посещает,
как сегодня. Ну что?
Катерина в кровь искусала губы. Но зато не заплакала.
Выдержала. Ее сильно трясло, и несколько раз она собиралась заговорить и не
могла.
– Не трясись, – приказал Тимофей, но она продолжала дрожать.
– Прости меня, – выговорила она наконец. – Я не специально.
Я не знала, что это так… ужасно. Прости меня. Я не хотела заставить тебя
вспоминать.
– Ничего, – вежливо сказал он. – Я жив, как видишь.
– Вижу, – согласилась она.
Ей трудно было дышать. Она знала, что уже никогда не будет
такой беззаботной и легкой, как прежде. Не желая, он заставил ее пережить то,
что когда-то пережил сам.
Это невозможно, невозможно, монотонно повторял кто-то у нее
внутри. Она наклонилась вперед и обхватила колени. И стала раскачиваться, как
неваляшка. Невозможно, невозможно… Я бы умерла, если бы такое, случилось со
мной. Я не знаю, как с этим жить. Я не умею…
– Катя, – позвал он. Она подняла глаза и несколько секунд
пристально на него смотрела.
– Катя! – повторил он.
– Я люблю тебя, Тимыч, – сказала она и снова стала
раскачиваться, засовывая под халат ледяные руки. – Это единственное, что я могу
для тебя сделать…
– Я ничего не прошу делать, – медленно произнес он. – Нужно
ложиться спать. Завтра работать.
– Мои ребята, собиравшие о тебе информацию, раскопали
какую-то фирму “Гранд Эд”, – сообщила она, дыша на руки.
– Что? – спросил он. – Что?
– Сашка Андреев очень квалифицированно собирает информацию.
Ну, помнишь, тот, которого поймал в Калининграде твой Дудников? Мы тогда
перепугались ужасно – ему показалось, что ты продаешь за границу детей. Я
подумала, что Приходченко втянул нас в самый черный криминал. А потом
оказалось, что ты отправляешь их учиться и платишь бешеные деньги за их
трудоустройство. Что ты покупаешь их у родителей, алкашей и наркоманов, лечишь
и отправляешь туда. Я все думала, зачем такие сложности? Зачем за границу-то?
Почему просто не давать деньги детским домам? Я не знала, что ты платишь свои
долги. Что про наши детские дома ты все давно знаешь. Что ты их так спасаешь от
окружающего мира и от самих себя.
– Откуда ты знаешь? – перебил Тимофей. – Этого никто не
должен знать! Я не хочу, чтобы это было хоть как-то связано со мной, иначе
всплывет все остальное, кто я и откуда…
– Я провела частное расследование. – Катерина перестала
раскачиваться, поднялась со стула и подошла к нему вплотную. – Не могла же я не
выяснить, что это за фирма. Вдруг ты и вправду Джек-Потрошитель?
– Какое расследование? – тупо спросил Тимофей. – Я ничего не
знаю об этом.
– Ты ничего и не можешь знать, – ответила Катерина. – Я
позвонила Генеральному прокурору. Он друг моего отца.
Тимофей закрыл глаза и застонал.
– Он сказал, что “Гранд Эд” – никакой не криминал, а
благотворительная структура. Что ты тратишь на нее дикие деньги. Что все
законно, хотя и непонятно. Что связать ее с тобой нет никакой возможности –
между ней и тобой миллион посредников, и никто не знает, для чего это тебе
нужно. Ведь всем хорошо известно, что Тимофей Кольцов ничего не делает просто
так.
Катерина стремительно обняла его за необъятные плечи,
стиснула изо всех сил, прижалась крепко-крепко.
– Я не могу пережить то, что с тобой случилось, –
пожаловалась она. – Наверное, я слабая, Тимыч. Я не могу, не могу этого
вынести…
Тронутый ее сочувствием, он обнял ее, сознавая, что,
пожалуй, понимает, как ей трудно. Он привыкал к своей биографии тридцать лет и
не слишком преуспел в этом. По крайней мере ей не противно, а могло быть и
такое…
