– Кать, мне кажется, что Гриня вот-вот отмочит какую-нибудь
штуку, – говорил между тем Миша Терентьев. – Саша Андреев выяснил, что они
заказали в типографии листовки “Проститутки Калининграда призывают голосовать
за Кольцова!” и собираются их развезти по области…
Про листовки Катерина уже знала. Сашка, конечно, позвонил
прежде всего ей. Вместе со Славой Паниным они уже подготовили “симметричный
ответ”. Следовало поставить в известность штаб Головина, а лучше всего самого
Гриню, который соображал хорошо и быстро, что команда Кольцова готова закидать
город листовками аналогичного содержания. Они даже текст придумали. Что-то о
том, что за нынешнего губернатора горой стоят сексуальные меньшинства. Это
должно было убедить Гриню в том, что получится “око за око” и желаемого эффекта
ни та, ни другая сторона не достигнет. Всем будет понятно, что это милые
шалости конкурирующих штабов. А самое главное, фактор внезапности уже утрачен…
– Да, Миш, я все знаю, – сказала Катерина в трубку, – Панин
привезет нашу листовочку. Про геев и лесбиянок, которые любят Головина. Вы ее
посмотрите и оцените. Местная пресса продолжает вопить про войну с наркотиками?
– Продолжает, Кать! – Здесь было чем похвалиться, и
Терентьев с энтузиазмом взялся за дело. Катерина его почти не слушала.
Несколько дней после того, как Тимофей вынужден был
рассказать ей о своем детстве, Катерина не могла думать ни о чем другом. Только
о маленьком Тимофее, которого заперли в пустой квартире и который ел вату из
матраса. О маленьком Тимофее, для которого лучшим домом был зоопарк. О
маленьком Тимофее, которого насиловали и били. И должны были убить на потеху
кучке сумасшедших грязных придурков.
А она негодовала на свою школу! А она не хотела читать
Чехова и хотела Розанова. А она презирала учителей за косность мышления и
совковый менталитет.
Слова-то, слова какие!
Еще ее очень волновала судьба державы, погрязшей во лжи, и
коммунистическая идеология, подменившая все истинные ценности искусственными!..
Они с Дашкой любили твердую копченую колбасу и не любили
шоколад. Шоколадные наборы, громадные, как гладильные доски, в цветах и салютах
на замысловатых коробках, пылились на серванте, и в кухонном шкафу, и даже на
родительском гардеробе. Бабушка время от времени наводила ревизию и раздавала
конфеты соседям.
Еще они бойкотировали поездки в колхоз. Это было так
интересно, бойкотировать что-нибудь, а родителей потом вызывали в школу и в
пресловутое гороно, которого все боялись…
Миша Терентьев уже давно положил трубку и убежал на пляж,
воровато оглядываясь на телефон, как будто начальница могла выскочить оттуда и
задержать его. А Катерина все сидела, подперев щеку рукой, в извечной, со
времен Ярославны, позе.
Мама права, думала она, лаская большим пальцем сережку,
Тимофеев подарок. Мы не просто из разных миров. Мы из разных солнечных систем.
Галактик. Вселенных.
Мне не справиться с ним. С его искалеченным детством,
внутренним разладом, с не прекращающейся вот уже тридцать лет войной с самим
собой. Я слаба и не готова для этого. Я бы ни за что на его месте не выбралась.
Я сразу сдалась бы, понимая, что мне все равно настанет конец, даже если чисто
физически я останусь в живых.
Он не сдался, этот человек, ненавидящий детей и самого себя.
Он создал себя заново. И для себя – империю, чтобы было чем занять клокочущий
от напряжения разум. Это Катерина понимала очень хорошо. Ему нужно было
доказать себе, что он все может. Не дать себе мысленно скатиться в пропасть,
где он уже побывал однажды.
Ей, Катерине Солнцевой, нет места рядом с ним. Она слабая,
благополучная до мозга костей, не готовая ни к каким серьезным жертвам,
эгоистичная маменьки-папенькина дочка. Она не вынесет тяжести его сознания. Она
не сможет быть рядом с ним долго…
Катерина стиснула в кулаке сережку и изо всех сил прижала
кулак ко лбу.
Да, да, все правильно. Самое лучшее – расстаться сейчас,
пока все не зашло слишком далеко.
Но почему, улетая на свой Урал, он не позвонил ей?! Что она
должна думать, какими сомнениями мучиться?! У нее нет на него никаких прав –
конечно же! – и она сто раз давала себе слово, что вообще не будет думать о
том, где Тимофей и что с ним. Но она не могла не ждать, как будто у нее были
все права, какие только возможно. Конечно, она не Жанна д'Арк и не годится в
спутницы Тимофею Кольцову, но она должна знать, что с ним, и где он, и почему
он не звонит, черт его побери!
Боясь передумать и оттого еще более решительно, она вставила
в ухо сережку и, сверяясь по записной книжке, набрала номер его мобильного
телефона.
– Да! – сказал он ей прямо в ухо. По телефону с ним говорить
было в сто раз страшнее, чем просто так.
– Т-тимофей Ильич, это я, – робко промямлила Катерина,
запнувшись на его имени. – Я хотела узнать…
Он молчал, ничем ей не помогая. Господи, вот идиотка, зачем
она только позвонила?! Ведь он вполне может в настоящий момент ужинать с
премьером. Он очень любит это дело – поужинать с премьером…
– Я хотела узнать, – собравшись с силами, продолжала она,
едва преодолев искушение бросить трубку, – когда вы вернетесь в Москву, чтобы
мы могли…
– Кать, я ничего не слышу, – внезапно перебил он. – Мы на
заводе. Подожди, я выйду из цеха.
– Не надо, не выходи! – совсем перепугавшись, завопила
Катерина, но он не слушал. В трубке и вправду раздавался какой-то грохот,
механический шум, звучали отдаленные голоса. Потом что-то с силой бабахнуло, и
он произнес совсем близко:
– Так, я вышел. Что?
Лучше бы я умерла и оказалась в раю. В окружении милых и
приятных людей – мечтала в этот момент Катерина.
– Кать, ты где? – повысив голос, переспросил он.
– Тим, я здесь, – ответила Катерина тоном обреченного на
смерть. – Ничего мне не надо, и звоню я просто потому, что ужасно, кошмарно,
стыдно по тебе скучаю, а ты пропал. Уехал – и ни слуху ни духу.
– Ты идиотка, – пробормотал он с сокрушительной нежностью,
от которой у Катерины сердце сразу же провалилось в живот. – Я тебе не звоню, потому
что я тебя боюсь и не знаю, что мне теперь делать.
Ну вот, он выговорил это. Теперь Катерина знает, что никакая
он не сильная личность, а трусливое существо мужского пола, не умеющее
разобраться в самом себе.
– И я тебя боюсь и не знаю, что мне делать, – ответила она.
– Давай бояться вместе.
– Я прилечу завтра – и начнем, – в голосе у него звучало
облегчение. – Я рад, что ты позвонила, Кать. Пока.
– Тимыч, я тебя люблю, – пробормотала она, совсем не
уверенная, что он ее слышит, и положила трубку.
