– Я не вернусь, – закричала Катерина, – Я не смогу жить с
таким камнем на шее!
– Что ты знаешь о камнях на шее, девчонка! – вдруг оборвала
ее Марья Дмитриевна. – Немедленно умойся и не шуми – бабушка легла…
Нужно иметь хоть какое-то мужество, – говорила мама, когда
они курили на крылечке, обе очень взволнованные. – Я вижу, как тебе тяжело. Но
ты бросила работу. Ты бросила своих людей в самый ответственный момент и в
очень неприятной ситуации. Они что должны думать? Они тут совсем ни при чем! Ты
бросила Олега. Этого своего ужасного Тимофея, в конце концов! Не перебивай, – властно
заявила мать. Иногда она могла быть очень властной. – Ты оставила их
справляться, как они умеют, а сама уползла зализывать раны.
– Мамочка, я не могла этого вынести… – взмолилась Катерина.
– А Тимофей как это вынес? Ты знаешь? Что он думал и делал?
Чем он виноват? Тем, что он что-то такое про тебя подумал? Так ведь
обстоятельства так сложились! Ты имела полное право обидеться. Обиделась – и
достаточно. Или ты собираешься проторчать на участке всю оставшуюся жизнь? Ты
должна бороться за себя, черт возьми! За себя и за Тимофея, если уж на то
пошло. Ты дала ему возможность думать о тебе все, что угодно, – зачем?
– Я даже подойти к нему не могла, мамочка, – ответила
Катерина и опять заплакала, тихонько, по-детски. – У него было такое ужасное
лицо…
– Ах, лицо! – Марья Дмитриевна и безжалостной быть умела. –
Ты же мне говорила, что его любишь. Или врала?
– Нет! – твердо сказала Катерина. – Не врала.
– Тогда скажи мне, дорогая, какое у тебя будет лицо, если ты
вдруг совершенно точно про него узнаешь, что он задушил свою бабушку?
Катерина вдруг против воли засмеялась.
– Я не поверю, – произнесла она, икая.
– Может, и он не поверил. Ты же не знаешь. Кроме того, он
вообще никому не верит. В принципе. Ему труднее, чем тебе. А Олег? Что он
должен делать один, накануне… всех событий? Почему тебя это не касается? Это
твоя работа, твои обязанности, твои друзья. Почему, черт побери, тебя так
просто выбить из седла?
– Я не знаю, – призналась Катерина с недоумением. – Я не
знаю, как им теперь в глаза смотреть…
– Почему?! Ты же ни в чем не виновата! При чем здесь глаза?!
Позвони своему Олегу и скажи, что сможешь начать работу. Подумай и прикинь,
когда ты будешь к этому готова. Хватит жалеть себя, Катя. Жизнь не кончается
сегодня. Может быть, ты удивишься, но она не кончается и завтра…
Через два часа Катерина позвонила Приходченко и велела,
чтобы он встречал ее в аэропорту. Может быть, жизнь и вправду не кончается
завтра…
* * *
Старенький самолет натужно заревел двигателями, подруливая к
зданию аэровокзала. На нем прилетело человек пятьдесят, в основном моряки и их
жены. Все они были немножко навеселе, с огромными, перетянутыми коричневым
скотчем сумками.
“Голосуйте за Тимофея Кольцова!” – было написано аршинными
буквами на плакате за спинами таможенников. “Голосуйте за Алексея Головина!” –
было написано на другом плакате, прямо напротив.
Катерина тихонько улыбнулась. Аэропортик был маленький и
чистенький, совсем непохожий на московский, и Катерина почему-то немного
успокоилась.
Сейчас она увидит Олега и всех остальных, а завтра,
наверное, Тимофея. Если только он захочет с ней увидеться. А может, пройдет
мимо, не глядя, как когда-то.
Об этом думать никак нельзя. Такие мысли отнимали остатки
мужества, которое Катерина старательно, по крохам в себе собирала.
Она прошла через рамку и стала искать глазами Олега. Не
найдя, потащилась вместе с чемоданом к выходу из крохотного зала прилета.
Тимофей увидел ее в жидкой толпе прилетевших сразу же. Вид у
нее был такой, как будто она перенесла операцию. Она оглядывалась по сторонам в
некоторой растерянности. Очевидно, искала и не находила Приходченко.
Тимофей несколько раз глубоко вздохнул, сунул руки в карманы
и вытер их там о подкладку.
Она уже была близко, но, очевидно, не узнавала или не
замечала его.
– Катя! – позвал он негромко. Она вздрогнула и оглянулась,
всматриваясь в сумерки.
Какой-то человек, похожий на Тимофея, в джинсах и короткой
кожаной куртке, стоял возле громадного черного джипа. Он был один, толпа
обтекала его, разделяясь на два узких потока.
– Тимофей? – спросила Катерина, не слишком веря себе. Он
двинулся ей навстречу, и она поняла, что это он, Тимофей.
Плохо понимая, что делает, она швырнула на асфальт чемодан и
бросилась к нему с коротким хриплым воплем.
Тимофей не сразу сообразил, что именно она собирается
сделать. А сообразив, раскинул руки, поймал ее, пошатнувшись, и прижал к себе,
бормоча что-то вроде:
– Я рад… Катька, как я рад…
Кое-как они добрались до машины. Катерина держала его за
руку, боясь отпустить. Это была родная, такая забытая, огромная ручища с
сильными пальцами. Она прижимала ее к своему боку и, забегая вперед,
заглядывала ему в лицо, и улыбалась, чувствуя близкие слезы.
Джип подмигнул всеми фарами, открываясь, и Катерина
спросила, заглядывая внутрь:
– А где ребята?
– Дома, – ответил Тимофей, распахивая дверь. Нужно было еще
открыть багажник, но у него тряслись руки. – Не мог же я ехать почти что на
свидание с охраной!
– Тимыч, ты сумасшедший, – прошептала она таким счастливым
шепотом, как будто он совершил бог знает какой беспримерный подвиг.
– Садись, – сказал он. – И поедем. Я за себя не отвечаю.
– Ты меня побьешь? – радостно уточнила она, взгромождаясь на
переднее сиденье, всегдашнее Лешино место.
– Не надейся даже, – он позволил себе улыбнуться и захлопнул
дверь.
Ну его к черту, этот багажник. На худой конец, чемодан и в
салоне доедет!
* * *
С окружной он неожиданно свернул на какой-то проселок и
заглушил мотор.
– Катя.
– Что?
– Что нам делать?
– Ты у меня спрашиваешь?
– У тебя.
– А что мы должны делать?
– Катька, прости меня. Я не знаю, как это объяснить. Я
думал, что умру прямо с телефоном в руках, когда позвонил Дудников и сказал…
– И я думала, что умру. Я знала, что ты мне не поверишь.
– Дело не в этом. Дело в том, что я просто… растерялся. Я
собирался в тот день сделать тебе предложение. И строил планы, как дурак. И
даже собирался сказать, что черт с ними, пусть будут дети…
