В восемь часов он сделал первый за этот день звонок. В
восемь тридцать он уехал на работу, даже не вспомнив о том, что жена так и не
вышла его проводить.
Встреча была назначена на пять часов, а к трем в агентстве
“Юнион” началась тихая паника. С утра все уже поняли – что-то происходит.
Солнцева сидела в кабинете у Приходченко с десяти часов. Скворцов, приехавший,
по своему обыкновению, позже всех, тоже сразу отправился туда. Даже разделся
прямо в приемной генерального. Секретарша Ира знала по опыту, что это очень
плохой признак. Без остановки они пили кофе и курили, хотя, как правило,
Приходченко не любил, когда чужие курят в его кабинете, да еще так много. Явно
происходило что-то непонятное и оттого пугающее.
В середине дня слухи о новом, невиданном заказе просочились
из района приемной генерального, и предположения высказывались одно другого
невероятней. Самая близкая к Катерине сотрудница Людочка Кулагина, прозванная,
естественно, Милочкой, утверждала, что они теперь “будут делать рекламу самому
Чубайсу”. Саша Андреев и Миша Гордеев, великие сборщики информации, осторожно
помалкивали и многозначительно переглядывались. Большинство остальных шатались
по кабинетам в надежде выудить информацию или услышать что-нибудь, что можно
будет как-нибудь истолковать. В общем, никто не работал.
Из “Коммерсанта” позвонил знакомый журналист и спросил,
правда ли, что они заключили договор с Газпромом, после чего шушуканье
усилилось раз в десять.
Все сотрудники не слишком большого, но вполне процветающего
агентства по связям с общественностью “Юнион” понимали, что новые заказчики,
пожелавшие сделать себе “общественное лицо”, – это работа, зарплата,
стабильность и надежды на спокойное будущее. Большинство сотрудников перешли сюда
вслед за Приходченко из умирающего ТАСС, и второй раз проходить через смерть
целой структуры, в которой все так или иначе работали и были объединены хотя бы
видимостью общего дела, никому не хотелось. Поэтому за “Юнион” болели все, и
даже не слишком трудолюбивые сотрудники. С другой стороны, новые заказы – это
всегда нервотрепка, недовольство начальства медленно соображающими
подчиненными, работа по вечерам и выходным, командировки, выяснение отношений…
То ли дело, когда работа идет по накатанным рельсам, телефон почти не звонит,
рядом закипает чайник, а в компьютере новая космическая игрушка!
В два часа Приходченко объявил через секретаршу, что в семь
будет собрание, и попросил никого не расходиться. В четыре все имеющиеся в
“Юнионе” начальники – Приходченко, Скворцов и Солнцева – отбыли на
приходченковском “Вольво” в неизвестном направлении.
Шофер Гриша Иванников смерть как хотел послушать, из-за чего
весь сыр-бор, но все трое молчали. Как обычно, шофер Гриша был самый
осведомленный человек в конторе. Он знал о начальнике все. Где был, во сколько
ушел, что ел и сколько пил. Любопытные Гришины уши слышали очень много, но
умная Гришина голова держала рот на замке. Приходченко доверял Грише целиком и
полностью, и тот доверие оправдывал. Правда, иногда Олег все же ездил один, без
шофера. Не так уж часто, но вполне достаточно для того, чтобы какая-то часть
его жизни оставалась для Гриши неизвестной. Гриша, как и все остальные, про
нового клиента уже прослышал и мечтал первым узнать, кто это.
– Все-таки это ерунда какая-то, – вдруг сказала с заднего
сиденья Солнцева, – мы не вытянем политическую кампанию. Мы только потеряем
репутацию и вообще останемся на бобах. Черт, ну почему вы так хотите его денег!
– Потому что их очень много, – равнодушно ответил Скворцов,
глядя в газету. Гриша еще двадцать минут назад в зеркало заднего вида заметил,
что страницы Скворцов не переворачивает.
– Потребуется хорошо продуманная PR-кампания, – себе под
нос, как будто безмерно устав повторять одно и то же, сказал Приходченко.
– Да не поможет никакая PR-кампания. – Катерина тоже
говорила без напора, как по необходимости. Гриша ее такой и не видел никогда. –
Разве вы не понимаете? Человек с таким отрицательным обаянием не может быть
политиком. Он едва говорит. Нам нужно просто море информации, чтобы хоть
представить себе, как лучше его подать, на чем играть, что предлагать людям в
обмен на то, что они за него проголосуют. Я имею в виду образ… кого? Друга?
Брата? Родного отца? Заботливого хозяина? Он разве на них похож? На кого он похож,
так это на мешок с отрубями! И где мы возьмем информацию? Вряд ли нам ее дадут,
а Гордеев с Андреевым будут ее год собирать!
Приходченко перебил:
– Если Андреев с Гордеевым будут собирать год, значит, ты их
уволишь и наймешь Иванова с Петровым, которые ее соберут за три месяца. И все,
хватит. Закрой рот и думай, как произвести хорошее впечатление. Я больше ничего
не хочу слышать о сложностях, подстерегающих нас на тернистом жизненном пути. Я
хочу конструктивных предложений – что мы будем делать и когда. А для начала
перестань дергаться и дергать нас.
Это был суровый выговор. Приходченко, как правило, Катерину
щадил, понимая, что ее тонкая натура нуждается в осторожном обращении. Он
никогда не делал ей замечаний прилюдно, оставляя за Сашей полное право ругаться
с ней где угодно и когда угодно. Катерина посмотрела на него с изумлением,
кивнула пренебрежительно, снизу вверх, и молчала до самой Ильинки, где
находился офис Тимофея Ильича Кольцова.
Гриша очень ей сочувствовал. Несколько раз он пытался поймать
в зеркале ее взгляд, чтобы подмигнуть с утешением, но она смотрела в окно, сжав
на коленях аристократические руки. Гриша ловко припарковался на крошечном
свободном асфальтовом пятачке и помчался открывать ей дверь, но и тут ему не
повезло – она выбралась раньше и, натягивая перчатки, рассматривала офис, к
которому они подъехали.
Небожитель обитал в дореволюционном пятиэтажном доме,
надежно и тяжеловесно разместившемся между Верховным судом и Минфином. Скромная
табличка с гравировкой – черное на золоте – извещала о том, что здесь, помимо
всего прочего, находится представительство судостроительной компании “Янтарь”.
В сдержанном и каком-то очень официальном сиянии ламп,
деревянных панелей, медных ручек и мраморных полов чувствовался заграничный
лоск, русский шик и запах очень больших денег.
Такие интерьеры вызывали у Катерины стопроцентно
срабатывающий рефлекс: она задрала подбородок, расправила плечи и вообще
“присобралась”, как называла это ее бабушка.
Высокий охранник с неожиданно приветливым лицом проводил их
до лифта, пообещав, что на третьем этаже их встретят. Лифт негромко тренькнул,
приглашая в свою малиновую кожаную глубину, и двери закрылись.
– Интересно, он нас все-таки примет? – спросил Скворцов.
Катерина только взглянула, Приходченко пожал плечами, и Катерина не утерпела:
– Хорошо если нас зам примет. Господи, вы не понимаете, с
кем вы связались!
– Зато ты у нас все понимаешь! – отрезал Приходченко
сердито.
