– Какой договор, гаденыш? – всхлипывая, провыл тот. – Книгу-то ты уничтожил.
– Зато жизнь тебе сохранил, ночной. Если это можно назвать жизнью. И жену. Если это можно назвать женой. Пошли, Мурка.
На земле валялись противосолнечные очки с синими стеклами. Одна дужка была погнута. Сначала я хотел наступить на них, но потом раздумал и перешагнул.
Уже заведя машину, вспомнил, что мой боевой плащ так и остался валяться на болоте. Возвращаться за ним жутко не хотелось.
Я и не стал.
* * *
Возле коллективного сада № 16 меня поджидали.
– Здравствуй, Родион, – сказала «разведенка» Лилия, закрывая зонт. Должно быть, она находилась тут долго, потому что дрожала буквально как цуцик. – Я за шампанским. Мой выигрыш, помнишь?
– Садись, – пригласил я ее в машину.
– Зачем? Сто метров и пешком пройду. – Она направилась открывать ворота. – А тебя тут какой-то старичок спрашивал. Горбатый, с железными зубами. Ласковый такой. Просил передать, чтобы ты не волновался по поводу потери какой-то книжки. Она, мол, там и лежит, куда вчера прибрали. А тебе он хорошо сделанную фальшивку подсунул.
От такого известия меня сначала взяла оторопь, потом нахлынул гнев… а потом я расхохотался. Ну, Игнатьев, ну и ловкая же сволочь! Вот уж кто и рыбку съел, и на колючее деревце взгромоздился без потерь.
Пока я ржал над собой и двумя высшими, которых без труда обманул старенький беззубый инвалид, ворота распахнулись.
Лилия держалась за створку и ждала, когда я въеду.
– Слушай, Лилька, – сказал я минутой позже, ведя «УАЗ» рядом с нею. – А что, если часть шампани мы с тобой сейчас выдуем? У меня ананас имеется и шоколад.
– Ты же не любишь шампанское, – удивилась она. – Бабский напиток. Лимонад.
– Приоритеты меняются, – сказал я. – Хочется мне, Лилька, в Париж съездить. Пока садово-огородный сезон не закончился, сторож тут не особо нужен. В крайнем случае Мурочка постережет. А во Франции ведь ничего, кроме шампузо, не наливают.
Лилия усмехнулась.
– И знаешь что… – Я заглушил машину и посмотрел ей прямо в глаза. – Поехали вместе, а?
– Разыгрываешь, – проговорила она глухим от обиды голосом.
– Да нисколько, – сказал я, привлек ее к себе и поцеловал.
Мурка ткнула меня башкой в бок и одобрительно рыкнула.
Часть вторая
Вы
Вурдалака я притянул к осине обычной стальной проволокой. Пяток мотков вокруг шеи, по парочке на локти и кисти рук, а также на колено правой ноги. Левую привязывать не было смысла, удар Муркиной лапы оторвал толчковую конечность гада почти по самый пах. Из места разрыва торчал обломок красноватой, будто проржавевшей кости, капала гнилая жижа. И при этом ночной все еще не сдох, хотя не был даже «сержантом». Обычная падаль самого низкого ранга. Это показалось мне очень и очень странным. Обычно они испаряются от значительно менее жутких травм. Феномен повышенной жизнестойкости следовало хорошенько изучить. Поэтому и появились в судьбе упыря осина, проволока и наше с Муркой пристальное внимание.
Я закончил строгать подобранную с земли сухую ветку и сильным ударом вогнал заостренный конец в ухо нашему подопытному. Уродливая башка дернулась, безгубый рот приоткрылся, из глотки раздалось еле слышное шипение. Запах разложения усилился. Я отступил на шаг и отвернул лицо в сторону. Мурка опустила голову к земле и совершенно по-человечески прикрыла морду лапами. Однако ожидаемого выброса тухлого пара опять не случилось. Упырь не слишком энергично подергался и затих.
– Вот ведь! – удивленно сказал я. – Вот ведь, вот ведь…
Других слов у меня просто не нашлось. Осиновый кол – ну пусть не кол, колышек – в черепушке, а эта дохлятина только лениво шипит. Может, на нее и солнечный свет не действует? Впрочем, это мы скоро проверим. Светает.
Мы приняли это чудо природы возле городского приюта для беспризорных животных «Трезор». Одиночки-низшие, не отчаявшиеся еще до такой степени, чтоб нападать на людей, рано или поздно объявляются в тамошних окрестностях. Ночью приют не охраняется, да и внезапно погибшие собаки или кошки никого не удивляют и не расстраивают. Скорей наоборот – меньше возни с усыплением. Мало кто знает (это не афишируется), но бродячих животных держат в приюте не дольше месяца. Если за это время не отыскался старый хозяин или не образовался новый, зверушку без лишних эмоций отправляют в мир иной. Бюджет приюта не резиновый, а свежие постояльцы прибывают постоянно. Без перерывов на выходные и праздники.
В «Трезоре» работает одна тетка из нашего садоводческого товарищества. Если внезапные ночные смерти питомцев становятся чересчур частыми, она мне сообщает. В этот раз упырь жировал на дармовой кровушке долго – всю неделю, которую я провел в Париже с Лилей.
(Неделя эта оказалась легкой, радостной и чрезвычайно приятной, но почему-то после возвращения домой у нас ни разу не возникло желания встретиться. Даже перекинуться словечком по телефону. Похоже, мы пресытились друг другом. Так же, как мороженым и шампанским.)
Взять упыря оказалось чрезвычайно просто. Был он каким-то сонным и неагрессивным. Когда я вошел в приютский двор, он тупо дергал сетку вольера, в котором содержалась только что ощенившаяся дворняга. Гвозди уже начали разгибаться, но еще держались. Обычно у вурдалаков хватает соображения справиться с задвижкой, а у этого, как видно, мозги сгнили полностью.
Свежеиспеченная мамаша, мелкая собачонка с одним глазом, была настроена защищать потомство. Скалилась и яростно лаяла. Вообще, вой, визг и лай стояли оглушительные. О вонище и говорить нечего – в «Трезоре» и так-то запахи крепкие, а тут… От ненависти и страха многие звери попросту обделались. Наверное, поэтому дохляк не заметил нашего с Муркой появления. Я набросил ему на шею проволочную петлю на длинной палке, какой орудуют ловцы собак, и поволок прочь. Он предпринял вялую попытку вырваться, однако со мной не забалуешь. Дальше он шел покорно и безмолвно. Менее опытному истребителю это, может, и показалось бы странным, ну а я навидался всякого.
Я отвел его от приюта метров на двести и кивнул Мурке:
– Давай.
Росомаха сделала быстрый выпад передней лапой. Оторванная нога упыря закувыркалась в воздухе. Однако дальше ничего не произошло. Дохляк просто повалился наземь, где начал извиваться, как разрубленный червяк, но не испарился. Хоть и должен был. Да просто обязан!
– Охренеть, – сказал я. – А ну-ка…
Положил орудие собачатника на землю, прижал шест ногой, чтоб тварь не вскочила, и саданул ножом в тощую спину. Нож провалился, будто в трухлявый пень – вновь безрезультатно. После этого, собственно, я и решил заделаться естествоиспытателем. Отбуксировал упыря поглубже в лес – он то скакал за мотоциклом на трех конечностях, то волочился на пузе – и привязал к осине.
