Еще во дворе, увидев пешню, пробившую лист железа и полудюймовую доску двери, увидев расщепивший стену лом и глубокие зарубки от топора на стене тира, я заподозрил, что Игнатьев принял изрядную порцию жидкости. Сейчас это стало очевидно.
– Опять оскоромился, – отметил я.
– Не опять, а снова. Как инвалид и ветеран труда, раз в месяц имею право на переливание крови. Все законно, тезка. Все полностью законно.
Раньше у него такой халявы не было. Но думаю, потребуй я медицинские предписания и прочие документы, доказывающие, что «все законно», Игнатьев их с удовольствием предоставит. Скользкий, паразит. Я вздохнул.
– Блин, Кирилыч, кончай это дело. Допрыгаешься. Однажды пришлют меня к тебе с осиновым колом.
– Когда пришлют, тогда и будешь морали читать, – отозвался он раздраженно. – А сейчас на хрен надо. Давай, говори про свой подвал, да покороче. Мне еще во дворе порядок наводить.
Игнатьев взял мусорную корзину и направился к выходу из тира. На ходу он подбрасывал вверх гвозди и ловил их корзиной, как сачком. Я пошел за ним, следом потрусила Мурка.
– Ну, коротко так коротко. Я только что из Шилово. Думаю, место тебе знакомое.
– Не знаю никакого Шилова, Мылова…
– Ах да, – спохватился я. – Так ты, наверно, помнишь его под названием Заречное. При Советах, когда кое-кто заработал ветеранство и инвалидность, там был колхоз-миллионер. Коров разводили. Самую известную председательницу звали Дарья Митрофанова.
Мы поднимались по лестнице. Игнатьев впереди, я – в трех шагах от него, держась вплотную к стене, чтобы Мурке было где размахнуться, если Кирилычу вздумается буянить. В том, что росомаха будет на моей стороне, я не сомневался.
После того как прозвучала фамилия Председательницы, Кирилыч остановился.
– Припоминаешь ее, товарищ механизатор? – добавил я.
Даже в тусклом свете дежурной лампочки было видно, как у Игнатьева ослабели ноги. Он выронил корзину, держась за стену, торопливо опустился на ступеньки, часто задышал и стиснул руками виски.
– Что случилось? – осведомился я. – Мигрень? Похмелье?
– Дальше, – потребовал он сквозь зубы.
– Дальше – больше. Шиловские краеведы показали мне племенную станцию скота Высокая Дача. Без всякой задней мысли, просто по случаю. Ну то есть руины Высокой Дачи.
– Там все уничтожили.
– Все, да не все. Развалины раскапывали археологи, наткнулись на подвал. Очень интересный, со стойлами для крупного скота. Тот самый, где Дарья Никитична выводила своих зверушек. И где ее скосила злая судьба рукой неблагодарного ёкаря.
Если бы со мной разговаривали таким издевательским тоном, я бы не выдержал и минуты, бросился бить морду. Кирилыч терпел. А может, его и впрямь настигло похмелье после вливания жидкости.
– Ты спускался вниз? – спросил он.
– Спускался.
– И?
– И кое-кого встретил.
Игнатьев отнял руки от головы и сказал:
– Рыков. Там был Рыков. Кровь Господня, этот черт все-таки добрался до архивов Конклава.
– Почему думаешь, что он?
– Я не думаю, я знаю. Ни один ночной в здравом уме не полезет в эти подземелья. Это путь в один конец. Там смерть, Родя. А Рыков возомнил себя уберпатриархом, которому все позволено. Там был он, больше некому.
Я кивнул.
– Ладно, угадал. Только с ужасами лишку хватил. Кроме Рыкова в подвале ковырялась его жена. Никаких признаков тревоги не проявляла, скорей наоборот. Наслаждалась жизнью.
– Она человек?
– Ночная. Новообращенная.
– Была ночной и новообращенной. – Игнатьев сделал акцент на «была». – Ты все время говоришь о ней в прошедшем времени. Стало быть, сейчас Рыков – вдовец. Правильно?
– Ainsi qu'est!
[2]
– сказал я.
– Чего?
– Говорю, так и есть. Это французский. В школе учил.
Кирилыч похмыкал.
– Ну, удивляться нечему, это как раз в порядке вещей.
– Мой французский?
– Тезка, ты когда-нибудь дошутишься. Кончай, понял.
– Ладно. Что там у тебя в порядке вещей?
– То, что Рыков привел с собой жертву, без которой оттуда ничего путного не взять. Зато, чем жертва жирнее, тем слаще плюшки. Я убил Председательницу, ушел с Кодексом. Сама Митрофанова резала низших пачками, поэтому и имела много. Рыков порешил высшего, значит, тоже получил что-то интересное.
Из-за спины появилась Мурка, обогнула меня, улеглась на ступеньки между мной и Кирилычем, протяжно зевнула. Протянув руку, я дотронулся кончиками пальцев до жесткой шерсти на ее боку и сказал:
– Может быть, и не слишком интересное. Ирочку прикончил не он.
Игнатьев мгновенно сообразил, что к чему.
– Ты?! Зачем? А впрочем, неважно. Поздравляю. Что взял?
– Ничего.
– Брось секретничать, тезка. Пустой ты бы оттуда не выбрался. Вспомни хорошенько. Наверняка ведь прихватил какую-нибудь безделушку. Красивый камешек, монетку. Коровий колокольчик, трусики покойницы…
Я отрицательно помотал головой.
– Это невозможно, – начал сердиться Игнатьев. – Врешь или недоговариваешь.
– Или, как тот царь из сказки, о чем-то в своем царстве не ведаю, – добавил я. – И это мне совсем не нравится. Мурка, подъем. Ты тоже вставай, Кирилыч, пойдешь с нами.
– Куда?
– К машине. Обнюхаешь там все. Авось что-нибудь почуешь.
– Нашел собачонку, – пробубнил Игнатьев, но все-таки подчинился.
Мы выбрались из тира, прошли через двор, где уже не осталось и следа тухлой вони от сгинувших упырей, через вечно распахнутую калитку, чьи петли намертво заржавели еще в прошлом веке, и оказались на улице.
Машину я оставил под фонарем, так что света хватало. Во всяком случае, мне. Игнатьеву свет был без надобности.
Недовольно бормоча, он осмотрел «УАЗ» снаружи, перетряхнул вещи в багажнике, заглянул под сиденья, под коврики и в сумку с инструментами. Отхлебнул из термоса с квасом тетки Татьяны (придется вылить, огорчился я) и из канистры с водой для умывания. Особенно тщательно он изучал оружие и доспехи. Напоследок запустил руки в «бардачок», долго там шуршал и наконец выудил листок бумаги.
– Что это, Родя? – зашипел он, потрясая находкой.
– Вроде штрафная квитанция, – сказал я с сомнением. – Если перестанешь махать, как флагом, скажу точнее.
– Вижу, что квитанция. На обороте что?
Игнатьев расправил передо мной бумажку, словно либеранутый на всю голову оппозиционер – самодельный транспарант «Долой русский коммуно-фашизм!».
