– Скоро его хватятся, – шепнул мне обломок. – Держись за нами и возьми это на всякий случай. И лучше пригнись.
Иван сунул мне нож убитого и увлек за собой.
– Поняла? Держись за нами и пригибайся. Вперед!
* * *
Милая бумага, лучше бы я спокойно сидела дома и куковала свой незамужний бабий век! Но провидение жестоко наказывает самонадеянных дур, вроде меня, держит нас на крепком поводке и всякий раз безжалостно одергивает назад, стоит нам увлечься. Куда я полезла со своим сватовством? Неужели знак судьбы оказался так сложен для понимания? Ведь неслучайно я дожила до тридцати и осталась одинока, словно побег без почек! Судьба не желает, чтобы дуры плодились и размножались, а если вообразить, что все дуры поголовно повыходили замуж за Иванов, трудно ли представить негодование фатума?
Цепь из звеньев толщиной с мизинец, отягощенная грузом на конце, – страшная штука! Появление пленных из трюма вызвало среди пиратов форменный столбняк, за что те и поплатились. Не медля ни секунды, обломок и Огано раскроили головы двоим. Какой тут поднялся ор! Расслабленные, не ждущие от судьбы ничего плохого, пираты оказались не готовы к такому суровому повороту пьесы. Оружия при них не оказалось. Привыкшие сами грозить саблями, «джентльмены удачи» и представить себе не могли, что окажутся на месте своих жертв. Пока они метались по палубе в поисках оружия, полегли еще двое. Один пытался перехитрить судьбу, замыслил перехватить цепь и лишить Ивана преимущества. Вынуждена повторить за обломком: «Идиоты!». Пират не принял в расчет чудовищной силищи и злости обломка. Древко швабры, подставленной под свистящую цепь, измололо в щепы, а Иван головой так оприходовал хитреца, что, боюсь, у того треснули лицевые кости. Что еще может так отвратительно хрустеть? Я, полусогнувшись, слушала свист цепей над головой, судорожно сжимала в руке нож и несла всякую душеспасительную чушь. Мы отступили на корму, туда, где огромная палубная надстройка не позволяла пиратам наступать широким фронтом. В двух узких коридорах между бортами и стенками надстройки ловкие бойцы имели все шансы уцелеть. Обломок намотал цепь на руку, тем еще более укоротив импровизированную булаву, и с его стороны слышались только громогласный рев и стоны пиратов. А когда волна нападения отхлынула и Ваня, хищно ухмыляясь, медленно поднял с палубы кем-то оброненный палаш (или саблю, я в этом не сильна), «джентльмены удачи» обреченно взвыли. Добавить к тому, что и Огано оказался не лыком шит, и хоть подрастерял за полгода телесную могучесть, однако умения борьбы не утратил. Бойцом он оказался подстать обломку, свидетельствую о том, нисколько не кривя душой. Наш сокамерник тяжело дышал, его качало из стороны в сторону, он больше не мог держать цепь на весу, но его узкий коридор оказался загроможден трупами. Трое нашли свой конец на конце его цепи. Огано сделал шаг, другой, и когда пространство перед ним опустело, устало осел на палубу. Все же полгода плена даром не проходят, и всему рано или поздно наступает предел. А вот Иван пошел вперед. Он с пиратами не церемонился и тактику боя выбрал жуткую по своей убойной мощи. Саблей встречал клинок противника, цепью мозжил головы, дальше рубил или колол, притом надо учесть, что в скорости среди пиратов ему не было равных. Предпоследний в растерянности замер, не разобрался, чего опасаться больше – свистящей булавы или сабли, и в итоге попал и под то, и под другое. Сабля вскрыла его, как пуховую перину, а цепь расколола голову, будто спелый арбуз. Если Иван положит мне приличное жалование, так и быть, помимо обязанностей жены возьму на себя труды его летописца. По-моему, несмотря на неосведомленность в батальных делах, у меня это прилично выходит. В общем, за несколько минут пираты не сделали ни одного выстрела из арбалета, а в рукопашной им против Ивана и Огано делать оказалось нечего. И в этой связи мне все чаще и чаще думается, а кто такие Иван и Огано? Пираты в отставке или нечто большее? По-моему нечто большее.
Последним на палубе остался Серый Кит. Он бешено вращал глазами и истерично брызгал слюной. По-моему, обломок собирался его просто и без затей заломать. Не уверена, что вынесла бы этот мерзкий хруст еще раз, но тут случилось нечто, что избавило меня от отвратительного зрелища. Закатное солнце уже пряталось на горизонт, лучи косо стелились вдоль гладкой поверхности моря, и на один из лучей прямо из завихрения воздуха впрыгнул солнечный зверь. Неторопливо потрусил прямиком к нам, предрекая, что кому-то из нас жить оставалось считанные мгновения.
– Стойте! – я вскочила между Иваном и Серым Китом и требовательно распростерла руки. – Стойте! Иван, отойди на корму. Иван, я прошу, отойди на корму!
Наверное, было в моем голосе что-то такое, отчего обломок, поджав губы, послушался. Я просто должна была знать, к кому именно направляется солнечный зверь, а сделать это, пока все мы сгрудились вместе, представлялось невозможным. Иван отошел в свой коридор, Огано сидел, привалившись спиной к правому борту, Серый Кит в злобе трясся у капитанской рубки, а я в одиночестве осталась в центре палубы. Тварь не замечал никто, но я прекрасно видела, что солнечный зверь трусит прямиком к нам; с каждой секундой все яснее представала мне его морда с вершковыми зубами в красной пасти. При полном безветрии огненные языки пламени колыхались на боках, будто волнуемые бризом, а холодные, злые глаза перебегали с одного из нас на другого. И когда мне стало окончательно ясно, что сегодня жертвой падет не кто-нибудь, а именно Серый Кит, я не смогла удержаться и превратила трагедию в фарс. Растрепала волосы, бросила нож, скрючила пальцы, замогильным голосом понесла какую-то несусветную ахинею и, широко раскрыв глаза, дико ими завращала. Серый Кит что-то почувствовал, в страхе оглянулся, уставился прямо на тварь, но не увидел ничего, кроме заходящего солнца. Я шаманила, трясла руками и космами, и когда солнечный зверь, раскрыв пасть, спрыгнул с луча на палубу около пирата, выкрикнула какое-то непонятное слово и взметнула руки вверх. Серый Кит вскрикнул, испуганно оглянулся и бросил саблю. Черты его лица исказились, он обеими руками обхватил голову, раскрыл рот и истошно завыл. Кровь пошла носом пирата, он побледнел, руки безвольно упали вдоль тела и, прошептав: «Баба в море – дурной знак!», предводитель «джентльменов удачи» рухнул на палубу. Его душа розоватой сущностью выпорхнула к небу, солнечный зверь молниеносно прыгнул за добычей, зычно лязгнули челюсти (милая бумага, даже цепь не звенела в трюме столь оглушительно), и все было кончено.
Иван смотрел на меня внимательно, опустив страшные орудия усекновения и размозжения голов. Молчал, и лишь губы его выдавали напряженную работу мысли. Губы обломок поджал и несколько раз повел челюстью. Потом подошел ближе и, ухмыльнувшись, бросил:
– Кажется, я чего-то не знаю?
Отнекиваться смысла не было. Я лишь кивнула. Огано, глядя мне прямо в глаза, расплывался в улыбке. Кажется, я чего-то не знаю?
Облегчение + любопытство
Милая бумага, делюсь пережитым уже в спокойной обстановке, на борту «Эскипы», ставшей за недели путешествия родной. За Николайе обидно, но думаю, старик прожил яркую жизнь, и жалеть его нечего. Иван остановил пиратский бот, подождал, когда «Эскипа», ведомая двумя последними пиратами, подойдет ближе, и коротко обрисовал им положение. Или они уходят в шлюпке на все четыре стороны, или он, разогнав бот, распустит яхту, а с нею и пиратов, на доски. Или того хлеще, просто сойдет на «Эскипу» и побросает «джентльменов» на удачу за борт, причем без всякой шлюпки. Пираты долго не могли вымолвить ни слова, но когда в дверной косяк рубки, гудя и трепеща, вонзился огромный нож кока, со всех ног поспешили к спасительной шлюпке. Больше мы их не видели, и уверена, что не увидим в дальнейшем.
