– Нет!
– Да!
– Пока меч при мне, не стану!
– Биться со мною хочешь?
– Хочу!
Я ждала. Что скажет? Отступится? Скажет: «Злобог с тобой!»
Сивый долго на меня глядел, потом сквозь зубы процедил:
– На мечах, так на мечах!
Опаньки! Ой, матушка моя родная! Он сделал то, чего я ждала и не ждала. Мы сойдемся на мечах – и даже годовалому дитятке стало бы ясно, что поставит на кон каждый из нас. Если победит он – стану ему самой настоящей женой, мой будет верх – даст мне развод, и пойду на все четыре стороны.
– Я готова.
Сивый покачал головой.
– Не теперь. Оклемаемся – тогда.
Пожалел, страхолюд, не стал топтать мою гордость. Не сказал: «ты оклемаешься», – хотя из нас двоих отдых был нужен мне, а не ему. Согласно кивнула. Оклемаюсь. А вот тогда… Встала и едва не упала Сивому на руки. Просто ноги подкосились. Меня зашатало, но муженек с места не двинулся. Кое-как выстояла себя, осталась на ногах. Хмурый Безрод подвел Губчика, махом взлетел в седло Тени и оттуда, свысока, холодно глядел, как я корячусь, вползая в седло. Еще не знала, сколько раз достали, но болело просто везде. Как будто с живой содрали шкуру и присыпали кровоточащую плоть острой пряницей. С грехом пополам влезла в седло и, вусмерть обессиленная, приникла к шее жеребца. Безрод подхватил мой повод, – и тихим шагом двинул Теньку назад. Следом плыла я на Губчике. Поглядим, что к чему.
Безрод отдал меня Тычку и Гарьке в заботливые руки. И пальцем ко мне не притронулся. Отошел подальше, и глядели мы друг на друга через всю поляну с тайным смыслом, известным только нам. Гарька и Тычок помогли разоблачиться, наша коровушка утерла кровь, по большинству чужую, а Тычок, не понимая, долго чесал затылок. А что тут перевязывать? Одни синяки. Тем временем Сивый куда-то наладился. Взял с собой только нож, вскочил на Тень и умчался, никому ничего не сказав. Ускакал в ту сторону, откуда мы только что привезли победу. Должно быть, остались там у Безрода какие-то дела. Уж конечно не погрести лихих мой муженек отправился. Этот еще сам волков на свежатину подманит, если серые замешкаются. Вернулся Безрод далеко за полдень. Спросил его Тычок:
– Или не дорезал кого? Решил дело доделать?
Думала, отшутится, а Сивый:
– Не дорезал. – и совсем не услыхала шутки в его голосе. Он даже не усмехнулся, по обыкновению.
Мы едва не попадали. Никто из нас не обвинил бы Безрода в милосердии, но вернуться и добивать раненных? По-моему, даже Гарька, до того глядевшая Безроду в рот, поморщилась. Тычок дрогнувшим голосом спросил:
– Кого же добил?
Безрод ничего не ответил, только отмахнулся. А меня отвращение замутило. Стало дурно и противно. Знаю, в запале боя иные добивают, дорезают врага. А этот успел остыть, покинул бранное поле, потом вернулся и хладнокровно добил. Противно! Сама себя поедом ела за то, что Сивый начал мне нравиться, – ой, начал! Теперь оставалось только ждать, торопить время и не выпускать меча из рук.
Я недолго бездельничала. Серьезных ран не оказалось вовсе, больше ушибы. Просто выложилась без остатка, ведь надеялась погибнуть. Через день уже ходила, через два вскочила в седло, а через три дня мы снова тронулись в путь вслед за соколом, что пролетел над нами ясным солнечным утром. Неужели Сивый до сих пор верит, что встанет на каком-то взгорочке наш общий дом, что стану там полноправной хозяйкой и к себе допущу? Нет! Знаю, Безрод мне не по зубам. Не сорока на хвосте сплетню принесла, – сама видела. Не одолеть мне его, хотя чего на свете не бывает… Я буду драться отчаянно, и, наверное, сожгу в той схватке самое себя.
Через три дня повстречали первый обоз. Обозники, едва углядели нас на дороге, мигом повернули в лес, да там и отсиделись, пока мы не проехали. Сидели тишком, да молчком и, думаю, глядели нам в спины жала стрел на лучных тетивах, готовые вот-вот сорваться и впиться в плоть. Сивый только в бороду посмеивался. Проехал мимо, как будто ничего не заметил. Через два дня повстречался еще один обоз, через день – два. Впереди лежал какой-то город, куда под смирными крестьянскими лошадками шли телеги, груженные тем, что щедро родила земля. А еще через день подъехали к месту, где сходились две дороги. Словно ручейки в полноводную реку, они впадали в широкий и наезженный тракт. С правого рукава к «устью» выехал большой купеческий обоз. Стража недобро на нас покосилась, когда с двух сторон все мы разом подошли к развилке. Охрану купца такое совпадение насторожило. Воевода обозной стражи, здоровенный полуночник, кажется, гойг, пустил своего вороного к нам и, не доезжая трех лошадиных длин, грозно так начал:
– Богатый гость Брюст, с Гойгских островов желает знать, кто такие?
– А чего ему с того знанья? – Безрод смотрел холодно, неулыбчиво. Отвечая гойгу, медленно жевал соломину.
Гойг все вертел головой, не знал, кто у нас главный. Был несказанно удивлен, когда поперек всех заговорил неподпоясанный сивый. На кого угодно подумал бы, только не на Безрода. Да хотя бы на того же Тычка! Как я полуночника понимала! Тогда каждый находил во мне понимание, кто глядел на постылого муженька непонимающими глазами, паче того со злостью или раздражением.
– Спокойно, гойг, спокойно! – шепотом осаживала воеводу купецкой стражи. – Не входи во злость, все едино переморозит.
Полуночник, видать, в жизни всякого нагляделся. Удивился, да не шибко. И ответил Сивому, я полагаю, достойно.
– Не открывается только тот, кому есть что таить! Нам таить нечего, а с нами всяко спокойнее будет. Если, конечно, меч не ради красоты держишь.
– Меч? – холодно усмехнулся Безрод. – Да ради красоты и держу. Нравится он мне. А дружина у меня своя.
И кивнул назад, где в рядок стояли я, Гарька, Тычок.
Полуночник усмехнулся, развернул коня и легкой рысью ушел назад. Брюст, богатый гость, сидя верхом на статном вороном, невозмутимо выслушал гойга и еле-еле шевельнул губами. Сказал что-то.
– Брюст, богатый гость, предлагает тебе, Сивый, и твой дружине, продолжить путь вместе. Если окажетесь лихими – порешим на месте. Даже знак своим не успеете дать.
Безрод пожал плечами.
– Хорошо. А куда едем?
Гойг не смог скрыть изумления на лице. Не знать, куда едешь? Да был ли в целом свете кто-то более подозрительный, нежели мы в тот миг? Откажи Брюст нам в попутстве, поняла бы. И лишнего разу не вздохнула. Но, видать, купчина пребывал в добром расположении духа, только смерил нас узкими щелками-глазками и кивнул.
Мы ехали в самой середке, в окружении суровых воев, смотревших за нами во все глаза. Случись что, утыкают стрелами на счет «раз». Все это Безрод понимал, но и бровью не вел. Не знаю, как ему, толстокожему, но я чувствовала себя неуютно в кольце кусачих стрел, готовых ужалить, если стрельцам попадет шлея под хвост.
Подле Безрода, стремя в стремя ехал самолично воевода охранной дружины. Глядел прямо в лицо и глаз не прятал. А Сивому хоть бы хны. Наплевать да растереть. Обозники боялись нас, будто лихих, даже ночью следили во все глаза. Думали, вот встанем, подадим своим тайный знак и начнем резать люд ратный и торговый. Мало было таких случаев, когда лихие втирались в доверие к обозникам и ночью кончали спящими? Вот и удумал премудрый купчина обнять нас так плотно, дабы и трепыхнуться не смогли. И уже никого не интересовало, что мы не хотели ехать в самый город. Не ослабляя крепкого, подозрительного объятия, нас довезут до города, а там отпустят на все четыре стороны. Но вот глядела на своего муженька, и начинало мне казаться, что Сивому все по плечу. Захочет съехать – съедет, никого не спросит, и счастье купеческое, что каждое утро знамение богов улетает в ту сторону, куда теперь ехал обоз.
