Часть 2
СВАТ
Глава 6
Темный
Дружинных и горожан косило, будто косой. Город не выстоит и полной луны, это всем сделалось яснее ясного. Оттниры числом возьмут. Сомнут, погребут под волной, закрытой клепаными щитами и шлемами. Через несколько дней после поединка, Безрод, повиснув на плече Стюженя, сделал вылазку на улицу. Старику еще самому вылеживаться, так нет же! Подставил плечо, на солнышко поволок. Ночью снег выпал, весь двор устлал, а к утру белоснежный ковер уже изрядно истоптали. Безрод вдохнул полной грудью, и голова тут же закружилась, будто залпом осушил чару вина. Захотелось взять снег в руки, потянул Стюженя присесть. Ворожец посадил Безрода на бочонок и Сивый с наслаждением сунул руку в снег. Его узнали, радостно закричали, как будто над стеной заполоскался на ветру княжеский стяг. Дружинные, дворовые, горожане обступили со всех сторон. Босоногие ребята, весело топтавшие поодаль свежий снег, вовсю распевали:
– Черный ворон с дуба в небо возвился,
Будь ко мне поласковей долюшка моя.
Знать, полягу в скорости в хлебные поля,
Будь ко мне поласковей долюшка моя…
Сивый изумился. А далеко ли ушло то время, когда даже не косились в его сторону, в спину злобно плевались? Предпочли бы сквозь землю провалиться, лишь бы чашу воды не подать! Только князь не спустился со стены, мрачен, сердит, голова перевязана, руки на груди скрестил. Теперь каждый вечер отроки высовываются из бойниц и поют в темноту Безродовы песни, и нет им счастья слаще, чем стрела, пущенная в ответ обозленной рукой. Пока жив человек, почти надвое разрубивший полуночного ангенна, непобедима боянская сторона! Души лучших поединщиков нынче пируют в чертогах Тнира и рассказывают всю правду о тех поединках на плесе. Этот человек принес с собой удачу и честь, отвагу и славу! Вовек не отдарит Сторожище за такой щедрый подарок! А седой да худой сидел на бочонке, слаб да бледен, и гляделся кругом в недоумении. Там, в глубине синих глаз, сверкал не тающий лед, и отчего-то смех и восторженные крики его не топили.
Еще через седмицу полуночники через стену ворвались в город большим отрядом, и хотя остальных отсекли, около пятидесяти человек остались в городской черте. Оттниры огрызнулись полусотней мечей и секир, и дорого встал дружинным этот прорыв. Загнанные в угол полуночники отчаянно «кусались» и пятнадцать защитников унесли с собой на небо, прежде чем пали, расстрелянные и порубленные. Безрод видел все, несколько раз порывался встать с бочонка, но не смог. И сидел, вынужденный наблюдать за боем, как безучастный, равнодушный зевака – боль сковала. Дергунь, бежавший мимо на подмогу, едва не споткнулся, застав Безрода мирно сидящим на бочонке, как будто под стеной не насмерть рубились, а скоморохи кривлялись. Как держал секиру наизготовку, так и огрел Безрода обухом, что было сил. Сивый повалился с бочонка, как сидел – скрюченный и мрачный. Ровно вихрем снесло. Таким его и поднял набежавший Рядяша. Безрод не потерял память, только по лицу разливалась кровь, а глаза потемнели от злобы. Хорошо, удар вскользь пришелся, успел дернуться. Разбил бы голову млеч, и все дела.
– Да ты что, изверг, ополоумел? – напустился Рядяша на Дергуня. – Весь умишко отбили?
– Наших режут, а он сидит, чисто на скоморошной потехе! Как будто ряженые дурью маются! Едва рот до ушей не растянул!
– Думай, что несешь. – Рядяша понес Безрода в избу. – Ишь, чего придумал! Жизни едва не лишил!
Скрюченного – если посадить на бочонок, как будто и не падал – Рядяша положил Безрода на ложе. Слава богам, жив, да как жив! Глаза так и пыхают злобой! Здоровяк хотел что-то сказать, но промолчал. Лишь по голове Безрода погладил. Столько седому да худому досталось, уму не постижимо! Врагу не пожелаешь! Один тот мешок с галькой чего стоит. Дурное дело нехитрое. Хоть самому голову пеплом посыпать. Если бы удалось вернуть прошлое, точно посыпал бы. Рядяша нацепил шлем и унесся на подмогу.
Не берегся князь, рвал душу в клочья. Дружинные по молчаливому сговору заслоняли Отваду собой и приглядывали за князем денно и нощно. От мечей закрыли, от секир заслонили, да от случайной стрелы не сберегли. Как будто нашли друг друга князь и стрела. Жаждущий напиться лужу найдет. На щитах отнесли князя в терем. Стюжень выгнал всех, на три дня и три ночи заперся с раненым и велел даже не стучать. Вои просто озверели. Вне себя от ярости в капусту рубили полуночников на стене, и ни один оттнир в город тем днем не ворвался.
На четвертый день громкий крик возвестил победу жизни над смертью. Бойцы ревели, будто оголодавшие медведи, бряцали железом о железо, выкрикивали в ночь хулу полуночникам. Отвада-князь выбрал жизнь, а Стюжень отогнал смерть. Сивый уже худо-бедно оклемался, ходил сам, побывал в городе, навестил больного Тычка. Старику стало совсем худо. И всюду за Безродом бегала детвора и распевала про долю, которая должна быть поласковее к бывалому вою. Вот и теперь Безрод оглянулся, сделал страшное лицо, и детвора с веселыми криками брызнула врассыпную. Сивый сгреб самого маленького, что не успел убежать, как остальные, поднял на руки и взглянул в веселые ребячьи глазки. Веснушчатый нос смешно курносился, а передние зубы большие, как у кролика, торчали пока единственные во рту. Мальчишка с восторгом смотрел на воителя, что срубил главного полуночника, синие глазки озорно поблескивали. Мир или немирье – дети будут бегать по улицам и играть.
Сивый вдохнул ребячий запах и зашатался. Так пахло в избе Волоконя. Молоком и чем-то еще. Одним вся жизнь – как следы на снегу, все ясно, все понятно. Другим каждый день тайна. Что первым легко дается, вторые с кровью выгрызают. Вроде не дурак, пожил на свете, должен знать. Но будто спал и ничего вокруг себя не видел. Всякий знает, что в детях счастье, а тут… до седых волос дожил, и лишь недавно в нос шибануло! Через нос правда жизни в голову пробралась. И спросил бы кто-нибудь: «Неужели раньше этого не знал?» Ответил бы: «Знал. Только ведь так же знаешь, что избу чинить надо, да все руки не доходят». Ответили бы: «У справного хозяина дойдут руки». Кивнул бы и согласился: «Непутевый я. Ровно не жил тридцать лет и три года. Вся жизнь в схватках, походах, а жизнь мимо идет. Кто ж виноват, что лишь недавно сообразил, для чего на свете живу? Не успел с Дубиней уплыть за мечтой, эх, не успел…»
– Ты кто?
– Мамкин я, и папкин! Кличут Босоног. А я тебя знаю! Ты порубил Брюнсдюра!
Безрод поцеловал ребенка в лоб и отпустил. Босоног, счастливый и безмерно гордый, убежал показывать приятелям чумазый лоб, куда его поцеловал тот сивый боец, который всех полуночников одной левой уложил, да наказывал больше не воевать боянскую сторону.
Возвращаясь в амбар, Безрод подошел к стене в том единственном месте, где ее выстроили на скале. Озорница текла прямо под стеной. Сивый долго глядел вниз, что-то высматривая, бросил в реку камень, поглядел, послушал да и поплелся восвояси.
Стюжень ждал. Кивнул, дескать, ступай за мной. Ворожец и Безрод ушли на задний двор, на холм, с которого вся губа была видна как на ладони. Присели на бревно.
