– Да спи уж подле князя. Не укусит.
Сивый поерзал-поерзал да и впрямь уснул, подперев собою бок Отвады.
И все бы ничего, ведь оба на поправку пошли – и Безрод, и князь – если бы не злой полуночник. Те просто озверели, после того, как боянский поединщик срубил их ангенна. Себя перестали жалеть, на один удар отвечали двумя. На нескольких оттнирах горожане даже приметили пену бешенства, взбитую на губах. И все меньше становилось времени до того мгновения, когда сломают оттниры сопротивление. Отвада начал выходить в свет, злой, исхудавший. Сивый старался держаться подальше от князя, но что-то изменилось после того, как изгнали Темного. Отвада несколько раз в день звал Безрода к себе, о чем-то говорил, и от тех бесед зримо теплел лицом. Сивый же, наоборот, мрачнел. Трудно давить в себе злую память, но еще тяжелее сталкивать обратно в топкое болото отчаяния осиротевшего человека. Ведь только-только начал князь выкарабкиваться из трясины. Отвада еще и сам себя обманывал. Думал, будто выглядит по-прежнему сурово, но никого не могли обмануть теплые глаза.
Князю выпала доля выздоравливать. Отвада смирился с потерей сына, но видеть его лицо хотел каждый день. Безрод крепко подозревал, что князь глядит куда-то сквозь него, смотрит прямо в глаза и видит нечто свое. Ну и пусть видит, лишь бы любви не требовал. И однажды перепугался не на шутку, когда князь оговорился, назвал «сынок». Воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь. То холодно, то горячо. Из огня да в полымя. Сивый кривился и морщился. А может быть, и в самом Темный сидит? Может быть, и сам болен злобой? Но сколько себя Безрод помнил, всегда таким был. И мальчишкой, и отроком, и посвященным воем. Стал избегать княжьих палат, терем десятой дорогой обходить. Но куда спрячешься от Отвады? Князь будто прощения просил, но разве злость вымоешь из души, ровно грязь с тела? Непросто все.
Сивый стал понемногу тягать меч из ножен и однажды встал на стену. И получилось так, что встал рядом с князем. Просто получилось так. Хотел уйти, но не вышло. Полуночник не дал. Отбились…
Безрод вернулся к себе на ложе в амбар. Не осталось пустых лож, все раненые заняли. И сапоги что-то летать по амбарам перестали. Видать, в теплые края улетели. Не стал больше замирать на пороге. Зачем? Все, что должно было прилететь – уже прилетело, ждать нечего.
Сивый начал односложно отвечать на вопросы дружинных. Морем тепла, конечно, не затопил, но лед молчания Пряму, Рядяше и Моряю сломать удалось. Только «да», «нет», «не знаю». Остальные уважительно поглядывали издалека и так настырно, как эти трое, не лезли. Попробуй, не уважь того, кто взял да и сломал лучших полуночных воев. Подумать только, за человека не считали, ноги босые давили, пихали, ровно утварь неживую! Кое-кому из дружинных стало не по себе, пожалуй, впервые за долгие годы в себя заглянули. Очень им не понравилось то, что увидели. Едва не обесчестили воинский пояс.
Однажды, когда весь амбар спал, измученный до предела, застонал кто-то из раненых. Вои, смертельно уставшие от ран и недосыпа, даже бровью не повели. Встал только Безрод и огляделся в тусклом свете луны, что в окно заглядывала. Спит Моряй, спит Прям, Рядяша спит, спят Извертень, Трескоташа, Люб, спит Кривой, спят братья Неслухи. Сивый встал у срединного столба, покрутил головой. Стон прилетел откуда-то из млечей. Безрод подошел ближе. Дергунь хрипит, жаром так и пышет, мечется на ложе, повязки срывает, пытается до ран достать и расчесаться в кровь. Пить просит. Все же умудрился сорвать повязку, бурую от крови. Сивый прижал руки млеча к телу и держал, пока тот не обессилел. Взял у изголовья полосы стираной льнины и ловко перемотал раны заново. Из ковша с водой смочил сухие губы. Так и просидел подле Дергуня до самого утра. Ворожцы с ног валятся, которую седмицу почти без сна, где им за всеми уследить? Еще немного – и самих придется укладывать. А старые вои сами почти ворожцы. И раны обиходят, и перевяжут, и сошьют где надо. Так и метался Безрод от одного к другому, пить подносил, нескольких перевязал. Лег под самую зарю, да так и не уснул.
Утром снова ходил на то место, где Озорница плещется ровнехонько под стеной. Долго смотрел вниз, щурился. Мимо ребятня пробегала, Босоног окликнул, помахал ручонкой. Сивый спустился вниз, потрепал мальчишку по светлой головенке, подбросил пару раз, ловко поймал. Что-то в груди зашевелилось, возле сердца. Прижал мальца к себе и будто согрелся. Отпускать не хотел. Уткнулся в светлую макушку и глубоко задышал. А когда счастливый Босоног убежал, хотя откуда взяться детскому счастью в суровую пору? Сивый побрел назад. Безрода окликали горожане, здоровались. Недавний поединщик хмуро кривился – только поглядите, справляются о здоровье, ровно знают не первый год, благодарят. Кто хотел одарить новой рубахой, кто сластей в руку сунул, парням побаловаться, ведь все равно до голода не дожить – раньше побьют. Провожали так, будто своими глазами видели счастливую долю.
На дворе первым делом разыскал Перегужа, просил собрать князя и остальных воевод. Старый воин хотел было спросить о чем-то, да передумал, покрутил ус и удалился. А Безрод ушел в амбар, встал у срединного столба и пробубнил в потолок, никому и всем сразу.
– Гостинцы вот люди передали. Сласти. Налетай.
Сам не ожидал. Ровно дети малые налетели, похватали. К мечу привычны, бьются обеими руками, знают всякий бой, но Сивый даже моргнуть не успел, как на дне ладоней, сложенных лодочкой, осталась только одна сласть – витая рогулька, сваренная на липовом меду. Делили на двоих, троих. Остались только он и Дергунь. Млеч пришел в себя, лежал бледен, будто снег на дворе. Сивый подошел, переломил рогульку и приложил к самым губам Дергуня. Тот зло фыркнул, и сласть покатилась по полу. Хотел что-то обидное сказать, но сил не осталось. Все забрала беспокойная ночь. Безрод повернулся и молча вышел.
В один из дней, когда окончился утренний приступ, но еще не начался вечерний, в дружинную избу вошли Перегуж, Щелк и Моряй. Войдя, все трое бросили острый взгляд в угол Безрода, и старый воевода, найдя глаза Сивого, кивнул, приглашая выйти.
– Что за нужда?
– Как всегда, весел и приветлив, – усмехнулся Щелк. – Дело есть к тебе.
– Думу думаем, друг сердешный, – тепло улыбнулся Перегуж. – Уже все передумали, а загадка не дается. Того и гляди, голова треснет.
– Три головы, – уточнил Моряй.
– А я при чем? – усмехнулся Безрод.
– А при том! Чернолесская застава… Скалистый остров… туманное утро… – медленно начал Перегуж, кося на Сивого – дрогнет или нет?
– Ну, застава, ну, остров, – буркнул Безрод и замолчал, ожидая продолжения.
– Мы нашли тела, много тел. Пятьдесят два воя, – Перегуж начал загибать пальцы. – Девять баб и трое отроков.
– Ну, нашли, если их порубили.
– Тьфу, что за человек! Я ему про близких, а он и ухом не ведет! Пятьдесят третий – ты!
Сивый молча кивнул.
– А последний? Пятьдесят четвертый?
Безрод усмехнулся.
– Болтуна унесли оттниры.
