Налетевший порыв холодного ветра взъерошил волосы Безрода. Ратник услышал призыв.
– Кто из твоих воев уйдет последним?
Сивый повернулся к Гремляшу, кивнул. Парень вышел на середину.
– Этот воин станет последним, Отвада-князь.
Князь и Гремляш вместе отошли к дубу. Гремляш изготовил нож. Князь поднял к небу меч, пошептался с богами и одним ударом поразил быка в самое сердце. Вои напряглись, не случиться бы промашке. Не успел бык пасть на колени, как Гремляш опрокинул жертвенное животное на бок, молниеносно рассек горло, разрезал шею, выудил горловину и завязал узлом. Тот, кто уйдет последним, перевязал горло быка, так же, как закроет за собой дорогу злосчастью. Теперь из желудка животного ничто не выльется и не осквернит жертвенную кровь. И пусть так же гладко истечет поход, и удача стоит за спинами воев. Гремляш встал, весь перепачканный кровью, и ворожцы подали ему чашу с медом. Он не станет отирать с рук жертвенную кровь, даже если не удастся уйти этой ночью. Озорница возьмет ее сама. Парень осушил чашу и выметнул последние капли небу.
Отроки принесли чары со снадобьем, над которым Стюжень и остальные колдовали целое лето. Оно согреет, пока будут плыть. Ох, и крепок мед! Безрод, как водится, отдал последние капли небесам, оглядел воев, князя, ворожцов. Отвада кивнул. Пора.
Со стены сбегали вниз две веревки. Сивый сбросил верховку, сапоги, не оборачиваясь, взлетел на стену, обхватил руками веревки и, коротко выдохнув, медленно заскользил вниз. Вои дышать забыли, ни звука не издали. Не слышали даже плеска воды, так бесшумно Безрод ушел в реку. В этом месте Озорница особо широка. На том берегу все пребывало в спокойствии и ночном умиротворении. Ночь темна, на черной скале не видно черную тень. Выждали какое-то время, и второй взошел на стену…
Река задышала сыростью, заплескалась волнами в самые босые пятки. Сивый посмотрел под ноги. Еще полроста. Медленно ушел в воду сначала по щиколотки, потом по колени, потом по грудь, отпустил веревку и без всплеска ушел под воду с головой. Озорница помогала, подталкивала течением. Плыть тяжеловато, да можно. Холодная вода покалывает, ей противостоит ворожское снадобье, в жилах буянит, и не поймешь то ли зябко, то ли жарко. Снаружи студит, внутри жар кружит. Безрод оглянулся. Вроде тихо. Своим шепотом Озорница перебивает все звуки. На вражьем берегу горят редкие огни, сторожевые, должно быть, никто не кричит, тревогу не бьют. Не спеша, поплыл дальше. Еще на заставе плавал в полной справе, дело привычное. Тянет, конечно, но лишь бы тело не подвело за эти дни битое-перебитое.
Сторожище медленно «уходил» назад, скоро второй должен уйти со стены. Сколько воев затемно уйти успеет? Хорошо бы все. Безрод плыл, не спеша, берег силы. Скоро водопад. В море надлежит выплыть подальше от пристани, обойти ладьи оттниров и тихонько идти вдоль берега до самого святилища. Безрод там не бывал, но Стюжень рассказал все. Пересечь придется всю губу, и надо ж было такому случиться – Озорница падала в море слева от губы, а не справа! А старое святилище лежит как раз на востоке, по правую руку. Безрод плыл, по-собачьи. Нельзя саженками плыть, услышат. Говорили, есть много невиданных земель на белом свете – далеко на западе, сразу за горами, лежит море-окиян. Далеко на полдень лежат дивные княжества, где живут чудные народы. На полночь, сразу за островами оттниров, лежит студеная земля, что раскинулась широко-широко, так же широко, как земли боянов, млечей и соловеев. Все ведь хочется увидеть, везде след свой оставить. На восток, сразу за боянскими землями идут земли млечей, далее – земли соловеев. А еще дальше – княжество володеев. Через три реки, через три гряды гор лежит страна понежеев, бочок им подпирают о ки, а в море-окиян на востоке обрываются земли былинеев. Что там дальше – всякий купец врет по-своему.
До водопада уже недалеко. Справа сидит ладно, пригнана, как положено, не ерзает, не ездит. Сколько проплыл, столько и до водопада осталось. Еще не зябко, холодит студеная вода руки-ноги, но до нутра еще не добралась. Дадут боги, только под самый конец пути доберется.
Близок водопад, уже слышно шум. Лишь бы у полуночников не нашлось охотников до ночного купания в водопаде. Есть и такие ухари. То-то смеху будет, когда им на голову человек рухнет. Знать бы еще, кто последним посмеется – нож под рукой, достать легче легкого. Безрод ухмыльнулся. Плыл размеренно, неспешно отгребал от себя воду, будто лягушка.
Ладьи полуночники, наверное, в губу завели. Заняли и купеческую пристань, и боевую. Если все ладьи сосчитать, можно узнать, сколько всего оттниров. Все же полегче будет воевать, когда знаешь, сколько их осталось.
Шум впереди нарастал. Озорница понеслась к устью стремительно. Безрод все силы положил на то, чтобы не дать себя закружить-завертеть, а про то, как стрелой влетел в створ между скалами, да выпорхнул в простор, будто камень из пращи – лишь песни складывать. И все бы ничего, только ногу распорол о камень, что торчал на самом дне. Ощутил резкую боль, словно мечом полоснули. Наверное, водяной на что-то обозлился, взял то, что ему причитается. Ох, теперь стужа гораздо скорее заберется в тело! И ладно, лишь бы остальных водяной не тронул, ведь получил старик жертвенную кровь. Откуда сделался уверен, что все вои до последнего минуют водопад без сучка без задоринки, пройдут горловину, чисто горячий нож кусок масла? Ровно в голову кто-то вложил уверенность.
Безрод поплыл прочь от водопада, намереваясь пересечь губу по косой. Пересечь губу по косой, значило пройти мимо ладей, тут уж чем тише – тем целее. Плыл мимо полуночных ладей, вереницей вставших на пристани, и считал их про себя. Где-то на берегу переговаривались дозорные, жгли костры, грелись. Если бы в спину не дышали остальные, увел бы лодку. Но нельзя. Спохватятся оттниры не вовремя, разуют глаза, забьют тревогу. С берега не видно, что в море делается, и тем паче не слышно, а все равно держи ухо востро. Полуночник большую часть жизни отдает морю и на слух отобьет шум отливной волны от приливной. Кому выкажет море благосклонность? Волна шумит, берег лижет, глядишь, за ладьями не заметят. На самих ладьях тоже охрана, на носу и у кормила. Безрод, поил Морского Хозяина горячей кровью, и просил за остальных. Лишь бы дал до берега невредимыми доплыть.
Стужа в ногу вошла, сковала, будто веревками опутала. Безрод выплыл из губы в открытое море. По берегу тоже костры горят, и с десяток ладей в чистом море стоит. Оттниры никогда не заведут все ладьи в залив. Тридевять ладей насчитал. Немало. Не менее полутора тысяч оттниров высадились на боянский берег.
Ладьи остались за спиной, а Безрод все плыл вдоль берега. Скоро и костры кончились. Завиднелся первый мысок, а перед вторым и будет старое святилище. Справа будто вдвое отяжелела, а ведь плыть еще столько же. Стужа забиралась все глубже и глубже, стала одолевать солнечное снадобье. Тут сам не зевай, греби усерднее. Безрод перешел с лягушачьего плавания на привычное, большими саженями – лицо в воде, воздух забирается через два взмаха на третий. В такой темени, без луны, далеко от берега одинокого пловца никто не заметит. Кровь побежала быстрее, но тело уже окоченело.
